Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
Постепенно герой проникается сочувствием к репортеру и палачу: «Я, товарищ, дорогой, всё понимаю <…> Чуть не плачет парень. Как мне быть?!» = «И посочувствовал дурной его судьбе».
Одинаково описывается и давление, которое испытывает герой: «Мяч в руках, с ума трибуны сходят, / Хоть и ловко он его загнул» (АР-17-68) (основная редакция: «Гнусъ, как ветка, от напора репортера») = «Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу…».
Более того, во «Вратаре» герой тоже называет репортера… палачом: «Искуситель змей, палач! Как мне жить?», — поскольку этот искуситель-змей так умело «заполз» к герою в душу, что тот готов пойти у него на поводу: «Так и тянет каждый мяч пропустить!». Похожая ситуация возникнет в черновиках «Палача»: «Но он залез в меня, сей странный человек, — / И ненавязчиво, и как-то даже мило» /5; 475/. Как сказано в черновиках стихотворения «Вооружен и очень опасен»: «Палач, охотник и бандит, /Он — всё на свете, он следит» (АР-6-182).
Подобно палачу, фоторепортер также залез лирическому герою в душу: «Я вратарь, но я уже стал фотографом в душе, / Ну а крайности нельзя совместить» (АР-17-66). В результате герой постепенно переходит на сторону своего врага: «Неуверенно
В свою очередь, и у репортера, и у палача — «нежная душа»: «Ну а он всё ноет: “Это ж друг, бесчеловечно!”» [2397] [2398] [2399] = «“Рубить и резать — это грубые глаголы, / Намного ласковей и легче — отделить”»757 (СЗТ-2-468). Как признаЮтся сами представители власти: «А в общем, мы — ребята нежные / И с юношеской чистою душой» («Марш футбольной команды “Медведей”»; АР-6-114), «Всё путем у нечисти, / Даже совесть чистая» («Песня Соловья-разбойника и его дружков» /4; 181/), «Мы — не ангелы небесные, /Те — духовно-бестелесные, / А мы — хоть тоже безгреховные, / Но мы — телесно-бездуховные» («Мы — просто куклы, но… смотрите, нас одели» /3; 467/).
2397
Ср. с репликой бургомистра в пьесе Е. Шварца «Дракон»: «Я протестую, это негуманно!».
2398
Ср. с репликой тайного советника в пьесе Е. Шварца «Тень»: «Было бы грубо, было бы негуманно рубить голову бедному безумцу. Против казни я протестую, но маленькую медицинскую операцию над головой бедняги необходимо произвести немедленно. <.. > Поэтому в данном случае, чтобы ампутировать больной орган, я советую воспользоваться услугами господина королевского палача».
2399
Замкнутое пространство встречается также в черновиках «Райских яблок» и «Охоты на волков»: «Да куда я попал — или это закрытая зона?» (АР-3-166), «Мир мой внутренний заперт флажками, / Тесно и наяву от флажков» /2; 422/ (а в основной редакции: «Оградив нам свободу флажками, / Бьют уверенно, наверняка»). И неслучайно в «Милицейском протоколе» (1971) главный герой умоляет: «Не запирайте, люди, — плачут дома детки». Хотя в «Лекции о международном положении» (1979) его всё же «запрут»: «Кого-то запирают в тесный бокс». Родственные образы встречаются еще в некоторых произведениях: «Мне нельзя на волю — не имею права, / Можно лишь от двери — до стены» («За меня невеста…»), «И перекрыты выходы, и входы» («Мосты сгорели, углубились броды…»), «Всё закрыто — туман, пелена…» («Аэрофлот»; черновик /5; 560/).
***
Теперь подытожим сказанное по поводу образов несвободы в произведениях Владимира Высоцкого.
Понятно, что их чрезвычайно много — например, ватная стена., лес стеной, тюремные или больничные стены, красные (флажки, красный свет, стальные прутья, натянутый трос, медицинский жгут, железные цепи, петля, аркан, капкан и другие. Зачастую они являются вариациями замкнутого пространства и отсутствия выхода: «А теперь я в медсанбате — / На кровати, весь в бинтах» /1; 94/, «Я брошен в хлев вонючий на настил» /4; 71/, «Но пока я в зоне на нарах сплю, / Я постараюсь всё позабыть» /1; 33/, «Сижу на нарах я, в Наро-Фоминске я» /5; 223/, «Вот лежу я на спине, / загипсованный» /3; 183/, «.Лежим, как в запечатанном конверте» /4; 304/, «А я лежу в гербарии, / К доске пришпилен шпилечкой <…> На стеночке вишу» /5; 69 — 70/, «На палубе, запертый в клетке, висел» (АР-1-140), «Лежу я голый, как сокол <…>Я взят в тиски, я в клещи взят» /5; 79/, «Я лежу в изоляторе» /2; 162/, «В этот день мне так не повезло — / Я лежу в больнице, как назло» /2; 305/, «Я лежу в палате наркоманов» /2; 166/, «Лежу в палате — косятся» /2; 178/, «Неужели мы заперты в замкнутый круг?» /3; 209/758, «Но нам предложат деревянные костюмы» /2; 57/, «В гроб вогнали кое-как, / А самый сильный вурдалак / Всё втискивал и всовывал / И плотно утрамбовывал <.. > Отчего же я лежу. / Дурака валяю?» /3; 83 — 84/, «Мы в чехле очень тесно лежали» /3; 112/, «Кого-то выбирают Римским папою, / Кого-то запирают в тесный бокс» /5; 223/, «Друг к другу жмемся в тесноте» /5; 553/, «Нам тесно, видим только черепа» /3; 433/, «Тесно нам в себе самом» (С5Т-4-254), «Тесно и наяву от флажков» /2; 422/, «Тесно вам? И зря ругаетесь, — / Почему вперед не продвигаетесь?!» /5; 164/, «На суше — тесно: каждый пешеход / Опаздывает вечно и спешит» /3; 180/. Причем между двумя последними песнями наблюдается еще несколько общих мотивов: «Слушайте!
Зачем толкаетесь! <.. > Он же мне нанес оскорбленье: / Плюнул и прошел по коленям» /5; 498/ = «А здесь, на суше, встречный пешеход / Наступит, оттолкнет — и убежит» /3; 399/.
Сюда примыкает мотивы пыток и в целом скованности (то есть опять же — несвободы), вызванных, разумеется, действиями власти: «Морским узлом завязана антенна — / То был намек: с тобою будет так!» /3; 142/, «А потом — перевязанному. / Несправедливо наказанному…» /1; 255/, «И эхо связали, и в рот ему всунули кляп» /4; 223/, «Мне поджигали связанные крылья» /5; 551/, «Не по душе мне связанные крылья» (АР-9-182), «Навалились гурьбой, стали руки вязать» /2; 27/, «Подручный — бывший психопат — / Вязал мои запястья» /5; 78/, «Санитары — как авторы, / Хоть не бегай в театры вы! — / Бьют и вяжут, как веники, / Правда, мы — шизофреники» /2; 162/, «Хоть вяжите меня — не заспорю я» /2; 570/, «Вяжите руки. — говорю, — / Я здесь на всё готов!» /5; 386/, «Но примчались санитары, — / Зафиксировали нас» /5; 135/, «Зазубрен мой топор, и руки скручены» /4; 71/, «“Я щекотки боюсь / И ногами сучу…”. / А палач мой: “Не трусь, / Я те ноги скручу”» /5; 475/, «А я лежу в гербарии, / К доске пришпилен шпилечкой» /5; 69/, «Я взят в тиски, я в клеши взят» /5; 79/, «Но разве это жизнь — когда в цепях? / Но разве это выбор — если скован?!» /4; 66/, «Вот привязан, приклеен, прибит я на колесо весь» [2400] [2401] /5 ; 626/.
2400
Таким
2401
Аналогичный прием используется в черновиках «Письма с Канатчиковой дачи»: «Населенье всех прослоек: / Тот — сбежавший, тот — изгой» (С5Т-4-253). В обоих этих образах — сбежавшего и изгоя — часто выступает сам лирический герой, как, например, в «.Лекции о международном положении»: «Могу и дальше: в чем-то я — изгой. <.. > Сбегу, ведь Бегин тоже бегал» (АР-3-135).
Последняя цитата вызывает в памяти «Письмо с Канатчиковой дачи», датируемое тем же временем: «Жалко, мчатся санитары / И привязывают нас» (АР-8-57), «Тех, кто был особо боек, / Прикрутили к спинкам коек» /5; 135/. Словосочетание «особо бойкие» (или «настоящие буйные», которых «мало») относится, в первую очередь, к самому Высоцкому, который «буйствует» во многих произведениях: «Я и буйствовать могу — полезно нам» /2; 570/, «Когда я выпью, мне грозятся: “Не буянь!”» /3; 310/, «Я буянил в шахматном отделе» /3; 393/760.
А о своем отношении к насилию он всегда высказывался недвусмысленно: «Я не люблю насилья и бессилья» /2; 154/, «Я Гамлет, я насилье презирал» /3; 190/. В то же время «большие люди» хотят «оружия, оружия, насилья» /4; 377/, поэтому они объявили «.День без единой смерти»: «Жить хоть насильно, — вот приказ! / Куда вы денетесь от нас: / Приема нынче нет в раю господнем». Этим и объясняются слова лирического мы: «Насильно к жизни приговорены, / Насильно лишены желанной смерти» («Приговоренные к жизни», 1973 /4; 303/). Поэтому и в «Моих капитанах» (1971) лирический герой сетует: «Я теперь в дураках — не уйти мне с земли: / Мне расставила суша капканы». Однако «сбежать» с суши он пытается постоянно: «Друзья мои, бегите с суши!» («Упрямо я стремлюсь ко дну»), «Он мне: “Внемли!”, /Ия внимал, / Что он с земли / Вчера сбежал» («Песня Билла Сигера»), — несмотря на то, что власть всячески этому препятствует: «От жизни нынче не сбежать — / Мы вам успеем помешать» («День без единой смерти»; АР-3-91).
Мотив скованности в действиях представлен также в «Памятнике» и в стихотворении «Когда я отпою и отыграю…»: «Но в привычные рамки я всажен — / На спор вбили» = «Посажен на литую цепь почета, / И звенья славы мне не по зубам» (кроме того, «литая цепь», которая не по зубам герою, упоминается в «Приговоренных к жизни»: «А может быть, нам цепь не по зубсмЪ»); «И не вытащить из постамента / Ахиллесову эту пяту» = «И звенья славы мне не по зубам». Но в обоих случаях он все же вырывается на свободу: «Когда вырвал я ногу со стоном <…> Я, напротив, сбежал всенародно / Из гранита» (АР-6-38) = «Порву бока и выбегу в грозу» (об этих же «порванных боках» он говорил в «Памятнике»: «Но и, падая, вылез из кожи»).
В целом же ситуация, описанная в «Когда я отпою и отыграю…», восходит к исполнявшейся Высоцким лагерной песне «.Летит паровоз по долинам, по взгорьям»: «А если посадят меня за решетку, / В тюрьме я решетку пропилю» ~ «Посажен на литую цепь почета <.. > И золотую цепь перегрызу»: «А я все равно же убегу» = «Порву бока и выбегу в грозу».
В черновиках стихотворения имеется недописанный вариант: «Мне не порвать лит<ую цепь почета>» (АР-14-168), — вызывающий в памяти другие похожие цитаты: «Мне не порвать вовек ту финишную ленту» («Горизонт», 1971 /3; 359/), «Смыкается круг — не порвать мне кольца» («Надо уйти», 1971), «Не стряхнуть мне гранитного мяса» («Памятник», 1973), «И брони моей не снять» («Баллада о гипсе», 1972; АР-8177), «А вот теперь из колеи / Не выбраться» («Чужая колея», 1972).
А встречающийся в «Приговоренных к жизни» мотив «онемения» в условиях несвободы: «Душа застыла, тело затекло», — имеет в место и в «Памятнике»: «Я в граните немел, хоть ты тресни» М; 261/ (сравним еще в стихотворении «Мой черный человек в костюме сером!..»: «И я немел от боли и бессилья»).
Но, несмотря на все сомнения, лирическое мы намерено разорвать цепь: «И если бы оковы разломать…» («Приговоренные к жизни»), — так же как и лирический герой: «Во сне я рвусь наружу из-под гипсовых оков» («Баллада о гипсе»), «И золотую цепь перегрызу» («Когда я отпою и отыграю…»). Поэтому в «Чужой колее» он выбирается из колеи: «Там выезд есть из колеи — / Спасение!»; в «Памятнике» вырывается из гранита: «Когда вырвал я ногу со стоном…» (заметим, что здесь он был прикован к пьедесталу, а в стихотворении «Когда я отпою и отыграю…» «посажен на литую цепь почета»); в «Гербарии» — из гербария: «Сорвемся же со шпилечек, / Сограждане-жуки!» (АР-3-14); в «Горизонте» разрывает канат, натянутый на его пути; в «Беге иноходца» мечтает вырваться из уз, которыми его опутал враг {«Рот мой разрывают удила», «Я согласен бегать в табуне, / Но не под седлом и без узды»); в стихотворении «Я скачу позади на полслова…» вырывается из хлева, где у него были «руки скручены»; а в «Охоте на волков» вырывается за красные флажки.