Эоловы арфы
Шрифт:
От Кайзерслаутерна до Нёйштадта всего тридцать пять - сорок километров. Прибыв на место, Энгельс узнал, что главная квартира Виллиха находится сейчас в небольшом городке Оффенбах, расположенном между Ландау и Гермерсгеймом, километрах в двадцати от Нёйштадта. Добраться туда можно было только пешком или на лошади. Пока Энгельс наводил справки о Виллихе, пока добывал повозку, времени прошло немало. Выехать удалось только к вечеру. Хорошее впечатление производило то, что в пути нередко встречались сторожевые посты, проверявшие документы и у самого Энгельса, и у его возницы. Усиленный и очень строгий пост ожидал при переезде через реку Квейх. Во всем этом была видна дельная и толковая рука
Реку миновали уже в полной темноте, до города оставалось совсем пустяки, однако и здесь еще встретились два сторожевых поста и один патруль. Найти в городе Виллиха не составило никакого труда. Он расположился в небольшом двухэтажном каменном доме, в комнате наверху, первый этаж занимал штаб.
Несмотря на позднее время, Виллих еще не спал. Когда ему доложили об Энгельсе, он искренне обрадовался.
– Прекрасно, прекрасно!
– повторял то и дело своим трубным голосом. Повоюем вместе. Ты мне просто необходим. Как человек образованный, будешь адъютантом при мне, иначе говоря, начальником штаба. Был у меня на этом месте дельный парень, да его как раз сегодня убили.
– Значит, я должен занять место покойника?
– Тебе это, конечно, не нравится - начинать с такого места, но что же делать! На войне, как ты понимаешь, подобные вещи - обычное дело.
Энгельс спросил, что за схватка была сегодня, в которой погиб начальник штаба. Виллих рассказал, что несколько дней назад в его отряд прислали подкрепление - батальон баденского народного ополчения под командованием некоего Дреера. А тут как раз доложили, что по всем признакам из Гермерсгейма готовится вылазка. Виллих решил сразу испытать пополнение в деле и двинул человек пятьдесят из него к Бельгейму, находящемуся на полпути между Оффенбахом и Гермерсгеймом. Для верности, как опытный офицер, с ними отправился и адъютант. Действительно, батальон стрелков с двумя орудиями и кавалерийский эскадрон предприняли вылазку. При одном виде пушек и кавалеристов, размахивавших саблями, ополченцы обратились в бегство. Адъютант пытался их задержать, кричал, грозил пистолетом. Впопыхах он оступился в какую-то канаву и, видимо, сильно повредил ногу, отстал. Сразу три баварских всадника налетели на него. Он защищался яростно, но что мог сделать один пеший против трех кавалеристов! Через несколько минут он упал под сабельными ударами...
Не оглядываясь на убитого адъютанта, ополченцы бежали в Книттельсгейм. Там располагалась уже побывавшая в боях рота, во главе которой стоял смелый молодой капитан. Узнав о гибели боевого товарища, о позорном бегстве ополченцев, он тотчас выступил со своей ротой, к которой примкнули десятка два добровольцев, вооруженных косами, навстречу баварцам. Капитан действовал искусно. Он разбил свои небольшие силы на несколько групп и, пользуясь пересеченной местностью, близко подкрался к неприятелю и атаковал его с разных сторон. Хотя баварцев было раз в десять больше, у них сложилось впечатление, будто численное превосходство, и притом немалое, на стороне восставших. После двухчасового боя баварцы оставили только что занятый Бельгейм. Вскоре к восставшим прибыло подкрепление, и дело пошло еще успешнее. В конце концов, потеряв около двадцати человек убитыми и ранеными, баварцы отступили в крепость. У восставших было только пять раненых.
– Среди них один француз, показавший себя отличным солдатом!
– с восхищением сказал Виллих.
– Француз?
– удивился Эпгельс.
– Да. Из Безансона. Ведь ядро моего отряда составили рабочие, эмигрировавшие во Францию. Я жил вместе с ними в Безансоне. Там и примкнул к нам этот француз. Он был ранен в предплечье в самом начале
– Шестнадцать патронов - это норма, с которой твои солдаты идут в бой?
– К сожалению, да. Притом учти, что это максимальная норма, а часто она бывает и ниже.
Энгельс сокрушенно покачал головой.
– Знаешь, - вдруг решительно сказал он, - прежде чем взять на себя обязанности адъютанта, я съезжу в Кайзерслаутерн и привезу боеприпасов. Как их раздобыть, я знаю. У меня есть отличный план.
– Что ж, пожалуй, можно. Только завтра утром я хочу тебе показать поле сегодняшнего сражения, кое-что объяснить там, на месте, и кое о чем посоветоваться. А теперь - спать. У меня прямо-таки слипаются глаза... Твоя кровать вон, - он указал в противоположный конец комнаты.
– Ложись.
Энгельс спросил, где можно умыться и попить, есть не хотелось, и вышел. Когда минут через пятнадцать он вернулся, комнату наполняло глубокое мерное дыхание уже уснувшего Виллиха.
Кровать, на которой Энгельс с наслаждением растянулся, была, по всей вероятности, кроватью убитого адъютанта. Конечно, никто и не подумал сменить на ней хотя бы простыню или наволочку. Энгельсу показалось, что он улавливает незнакомый запах еще вчера лежавшего здесь живого тела. Он хотел представить себе этого человека, мысленно побеседовать с ним, но через две-три минуты, все сокрушая на своем пути, на него обрушилась мягкая, тяжелая лавина сна.
На другой день сразу после немудрящего завтрака, как и планировал Виллих, поехали верхами в Бельгейм. Там в полном составе, включая и вчерашних беглецов, находился батальон Дреера. Виллих приказал выстроить батальон. На первый взгляд это была прекрасная воинская часть, хорошо вооруженная, дисциплинированная. Особенно внушительно выглядели офицеры. Все с клинообразными, вероятно, модными среди них бородками и смуглыми, как видно успевшими загореть за время воинской муштры под жарким июньским солнцем, лицами.
– Кто вчера бежал от баварцев - два шага вперед!
– скомандовал Виллих.
Никто не ожидал такой команды, произошло замешательство, но постепенно один за другим беглецы вышли из строя. Виллих скомандовал им "Кругом!", они повернулись и замерли лицом к лицу со всем батальоном.
– Ополченцы!
– громоподобным голосом выкрикнул Виллих.
– Полюбуйтесь на этих людей. Посмотрите им в глаза. Вчера они бежали с поля боя, оставив на нем того, кто был среди них единственным храбрым человеком. Они покрыли позором и себя, и знамя революции, под которое добровольно вступили.
Виллих говорил так горячо и гневно, что все решили: он сейчас же, немедленно потребует самой суровой кары для провинившихся, может быть, даже расстрела. Виллих и впрямь был убежден, что все они заслуживают расстрела, и при других обстоятельствах мог бы пойти на это, но тух обстоятельства сложились особые. Сеять среди своих рядов недовольство и тем более ослаблять их расстрелами сейчас было совершенно нерасчетливо: главные силы противника уже начали вторжение и не сегодня-завтра предстояли тяжкие испытания. Но этот ход его мыслей был далеко не всем ясен, и потому многие не только облегченно вздохнули, но и очень удивились, когда вся кара Виллиха свелась к приказу вчерашним беглецам немедленно следовать за ним по направлению к месту вчерашнего боя. Его расчет состоял в том, чтобы еще раз подвергнуть струсивших ополченцев опасности и дать им возможность оправдаться. Виллих не сомневался, что, как только он появится с ними на поле вчерашнего сражения в зоне достигаемости крепостной артиллерии, огонь будет открыт немедленно.