Эоловы арфы
Шрифт:
– Ради бога, не наделай глупостей! Держи себя в руках.
Волонтер ждал, что будет дальше, ждали и все остальные.
– Вы не участвовали еще ни в одном сражении.
– Виллих обвел рукой толпу.
– Вы только мешали сражаться настоящим солдатам. Три человека, что ранены у вас, ранены не в бою, а при отходе. И вот теперь, еще не понюхав пороха, вы уже вопите, что вас ведут на убой!
– А что же нас ждет?
– дерзко спросил седобородый.
– А на что вы рассчитывали, когда вступали в народное
– На веселую прогулку? На бесплатное посещение кабаков? Революция никому не дает никаких гарантий. Я не знаю, что вас ждет, как не знаю и того, что ждет и меня или вот Энгельса.
– Нас ведут на убой!
– упрямо повторил старый волонтер.
Виллих сделал шаг навстречу ему и злобно, тихо скомандовал:
– Сдать оружие!
Волонтер метнулся было в каком-то протестующем порыве, но тут же под яростным взглядом Виллиха заколебался, смяк и, сделав вперед два шага, положил на ступеньку крыльца свое ружье.
Толпа зашумела, задвигалась, послышались крики: "Не будем сдавать оружие!"
Виллих отступил на прежнее место и поднял руку, снова требуя тишины и внимания.
– Мы не собираемся вас разоружать, - сказал он более спокойно.
– Но держать вас в составе своего отряда, командовать вами я больше не желаю. Вы свободны. Можете отправляться на все четыре стороны. Идите хоть к пруссакам, поклонитесь им в ножки и покайтесь в своих революционных грехах.
Шум возобновился, кто-то крикнул громче других:
– Не смейте так с нами говорить! Мы добровольцы!
Видимо опасаясь, что наговорит лишнего, и понимая, что все самое главное уже сказано, Виллих обернулся к Энгельсу:
– Скажи им несколько слов.
Энгельс согласно кивнул головой и выступил вперед. Толпа затихла.
– Да, - начал он негромко, - вы добровольцы. Но все, что говорил здесь о вас командир отряда, сущая правда. И вам не остается ничего другого, как проглотить ее. Вы примкнули к революции, не понимая, как видно, что это такое. И вот теперь вы кричите, что вас ведут на гибель, в то время как вам очень хотелось бы принять участие в параде. А следовало с самого начала знать, что парада может и не быть.
Видя, что начальник штаба лишь подкрепляет сказанное командиром отряда, волонтеры опять зашумели.
– Завтра мы двинемся на юг, и, возможно, завтра же произойдет гораздо более серьезное сражение, чем сегодняшнее, - продолжал Энгельс.
– Никто не может вам обещать в этом сражении ни вашей личной сохранности, ни общего благоприятного исхода. И если вы не дорожите честью своей родины приславшего вас к нам Бадена, то можете оставить нас.
Тут на крыльцо поднялся седобородый волонтер и начал нудно и невнятно говорить, какой он честный солдат и какие добрые у него намерения. Минут через пять Виллих прервал его:
– Хватит болтовни.
Волонтеры стали выстраиваться в колонну, и через четверть часа она уже покидала Альберсвейлер.
– Скатертью дорога, - ударил хлыстом по голенищу Виллих.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Отдав распоряжение отряду снова готовиться в путь, Виллих сказал Энгельсу, чтобы он воспользовался нарочным, прибывшим от Мерославского вместе с подкреплением, и послал бы с ним обстоятельное донесение главнокомандующему о действиях отряда за последние два дня.
Составление такого донесения требовало немало времени, поэтому Энгельс вынужден был, когда отряд снялся с места и двинулся на юг, остаться вдвоем с нарочным и засесть за писание бумаги. Он надеялся догнать отряд вечером в Канделе.
Было жарко. Энгельс сидел за столом в одной белой рубашке и быстро писал. Нарочный, молодой, видно, очень исполнительный, но не слишком храбрый парень, находился тут же, в комнате. Время от времени доносились разрозненные ружейные выстрелы. Энгельса они от работы не отрывали, а нарочный при каждом выстреле нетерпеливо поглядывал в окно. Вскоре он встал и начал прохаживаться по комнате.
– Чего не сидится?
– спросил Энгельс, не отрывая глаз от листа.
– Постреливают, - скучным голосом сказал парень.
– Разве не слышите? Не попасть бы нам в лапы пруссаков.
– Страшно?
– А вам разве не страшно? Слышали небось, что они сделали с пленными в Кирхгеймболандене?
– Слышал. Но не бойся. Скоро я тебя отпущу. А в плен сейчас неизвестно где легче попасть: тут ли, где мы, там ли, где сейчас генерал Шнайде.
Нарочный ничего не ответил, еще походил по комнате, спросил:
– Вы, наверно, потом и переписывать будете?
– А как же!
– радостно пообещал Энгельс, по-прежнему не подымая глаз и не отрывая пера от бумаги.
– Ведь это, как ты понимаешь, не письмо возлюбленной.
– Не возлюбленной, - еще более скучным голосом согласился нарочный.
Но писал Энгельс так дельно, толково и аккуратно, что переписывать он знал это - не будет никакой необходимости. Да и простил бы, надо надеяться, главнокомандующий две-три помарки, буде они случатся.
– Лошадь у меня плохая, - жалостно проговорил нарочный.
– Чем же? Боишься, не ускачешь?
– Задумчивая какая-то, вялая.
Энгельс засмеялся:
– Ты, должно быть, сам вгоняешь ее в задумчивость и тоску.
Дописав последнюю фразу, он размашисто расписался и стал запечатывать пакет. Нарочный обрадовался, посмотрел на Энгельса с благодарностью.
– Все! В собственные руки главнокомандующему.
Они вышли на улицу. У забора на привязи стояли их лошади.
– За что же ты хаешь своего Буцефала?