Эпитафия Красной Шапочке
Шрифт:
Он умоляюще посмотрел на капитана, который, казалось, и не думал смягчаться.
— Честное слово, мне очень жаль, если я оскорбил вас чем-то. Но ведь я же на хотел. Откуда мне было знать, что бы — как раз тот самый экипаж? Ведь газеты не упоминали имен…
— Ну ладно, с меня довольно! Если хотите, приставайте со своими нахальными штучками к Коку, а меня — увольте.
Капитан резко встал и строевым шагом двинулся к выходу. Все посетители провожали его удивленными взглядами. В бешенстве он даже забыл свой плащ, который теперь соскользнул со стула и упал на пол. Кок поднял его. На лице второго пилота было написано недоумение; казалось, он уже совсем отказался
— Знаете, не стоит принимать это так близко к сердцу. Просто мой коллега слегка переутомился.
Кок пожал расстроенному пенсионеру руку, еще раз попросил прощения и вышел из ресторанчика прямо под дождь, едва не столкнувшись в дверях с входившей в этот момент с улицы дамой, по наружности шведкой, волочившей за собой громадных размеров мужской зонт. Не замечая брошенного на него шведкой заигрывающего взгляда, он коротко извинился и быстро зашагал по набережной, потом свернул за угол и пошел по направлению к гостинице… По дороге он то и дело заглядывал в ближайшие заведения в надежде обнаружить там Нильсена. Лишь придя в гостиницу и услышав от портье, что капитан вернулся и прошел в свой номер, он вздохнул с облегчением.
Нильсен лежал на кровати на спине и курил. Дверь в номер не была заперта, и Коку, чтобы войти, не пришлось его поднимать. Казалось, капитан даже не замечал приятеля, устроившегося на стуле в ногах кровати. Уставившись в потолок, в какой-то неестественно-расслабленной позе, он жадно, затяжка за затяжкой, докуривал сигарету.
— Мне надо с тобой поговорить. На этот раз абсолютно серьезно.
Нильсен отшвырнул недокуренную сигарету в пепельницу и сейчас же прикурил новую.
— Пойми, это важно прежде всего для тебя же самого. Мне бы вовсе не хотелось, чтобы на тебя вешали то, чего ты не совершал. Однако если ты будешь продолжать в том же духе, это может для тебя плохо кончиться.
— Пошел вон.
— Да возьми ж ты себя в руки, капитан.
Нильсен вдруг резко сел и смерил Кока презрительным взглядом.
— Послушай, хватит. Кончай эту комедию.
— Какого черта, о чем ты? Я пришел тебе помочь.
— Хватит делать вид, будто тебя все это ни в коей мере не касается. Меня подозревают в двух убийствах — и точка, хватит об этом. Я не нуждаюсь ни в няньках, ни в защитниках. Ясно тебе?
Кок хотел было что-то ответить, но капитан продолжал:
— Вообще-то мне совершенно наплевать, понял ты меня или нет. Просто убирайся отсюда, и все тут.
— Да, но…
— Я сказал — убирайся!
Кок беспомощно пожал плечами и поднялся.
— Да, и еще одно, пока ты здесь. Перестаньте впредь натравливать на меня этого своего шпика. Иначе я за себя не отвечаю.
— Шпика? Ты что, имеешь в виду этого пенсионера? Да ты, пожалуй, действительно рехнулся.
— Ничуть. Неужели ты так наивен? Летит нашим самолетом, поселяется в том же отеле, что и мы, ходит везде за нами по пятам. А кроме того, не кажется ли тебе странным, когда человек говорит, что уже давно на пенсии, хотя ему едва ли исполнилось шестьдесят. Хотя, конечно, вполне возможно, что законодательство успело измениться с тех пор, как мы покинули пределы Дании.
Кок снова сел. Он молчал, но по лицу его было видно, что он удивлен.
Нильсен злорадно засмеялся.
— Ты что же, действительно думал, что комиссар позволит нам четверым так просто разгуливать на свободе? Тогда скорее тебе, чем мне, нужна нянька.
Кок ничего не ответил, встал и на этот раз вышел из номера. Миновав коридор, он спустился по лестнице
Дождь снова усилился и хлестал прямо в лицо. Улицы были почти пусты; все коренные жители острова предпочитали в такую погоду сидеть по домам, лишь изредка можно было увидеть отдельных бегущих под дождем туристов. Наступило время обеденного перерыва; двери всех магазинов были заперты, а окна спрятались за тяжелыми ставнями. Кок, слегка отступив в глубь гостиничного вестибюля, внимательно осмотрел залитую дождевыми потоками улицу и вдруг увидел то, что и ожидал.
Со стороны набережной к гостинице шел Матиессен. Зонта у него не было, но дождь, казалось, ничуть его не беспокоил. Он шагал прямо посредине тротуара, не пытаясь искать прикрытия у стен домов, и удивленно озирался по сторонам, как будто никак не мог понять, почему вокруг так безлюдно. Дождевые струйки стекали по его лысому черепу за шиворот и на плащ. Внезапно он остановился и принялся вглядываться в окно одного из кафе. Лицо его расползлось в улыбке, приветствуя кого-то, он замахал обеими руками и вошел внутрь.
Кок еще какое-то время постоял в дверях, поглядывая на дождь, потом повернулся и пошел по лестнице наверх.
Глава 14
Анна почти не слушала болтовню Кари. Норвежский говор подруги сливался со звуками разноязычной речи, доносившимися от соседних стопинов, и все это казалось Анне каким-то невразумительным и лишенным смысла монотонным бормотанием.
Бесстрастный взгляд Анны скользнул по залу, не задерживаясь ни на чем в отдельности. Видно было, что мысли ее сейчас далеко отсюда — скорее всего заняты какими-то навязчивыми воспоминаниями, чем-то таким, чего ей никак не удавалось выбросить из памяти. Когда это вновь и вновь всплывало в ее мозгу, девушка даже забывала, что ей, чтобы выглядеть привлекательной, следует время от времени улыбаться, и в эти минуты вид у нее становился довольно-таки кислым.
Слегка пригубив вино из своего бокала, Анна снова поставила его на стол и кивнула Кари как бы в подтверждение того, что следит за ее рассказом. Она вспоминала сейчас о том, что когда-то было вполне осязаемой реальностью, о том, что, как ей казалось, будет длиться вечно; но вдруг в один момент каким-то до сих пор непонятным ей образом все это прервалось и теперь стало для нее лишь далеким прошлым.
Взгляд Анны упал на вино в бокале; красновато-бурый цвет напитка подействовал на нее успокаивающе и бодряще; она почувствовала, что наконец в состоянии сосредоточиться на происходящем. Это всегда находило на нее волнами, и каждая волна приносила с собой ощущение безысходного, безнадежного отчаяния. Но сейчас уже все прошло — разом отступило и улеглось само собой. Это была как с болью, которую способны заглушить происходящие вокруг события повседневной жизни.
— Ты же совсем не слушаешь меня, Анна? Ты что, опять не в духе?
Анна резко рассмеялась:
— Что ты, я буквально впитываю каждое твое слово. Кари с недоумением взглянула на нее и на несколько минут умолкла. Потом, кивая в сторону окна, сказала:
— По такой погоде нам следовало бы иметь жабры.
Куском скомканной газеты она тщетно пыталась промокнуть свои насквозь сырые, тонкие, на высоких каблуках туфли. За ее усилиями с живым интересом наблюдала не только Анна, но и компания молодых португальцев за соседним столиком. Своим смехом и громкими непонятными репликами на родном языке они, казалось, принимали самое непосредственное участие в данном процессе. Тем не менее, судя по всему, их замечания относились скорее к ногам Кари, чем к ее туфлям.