Эпизоды одной давней войны
Шрифт:
– Покажись, кто ты такой.
– Византийский командир Бесс.
– Ну.
– Позови старшего.
– Зачем?
– Надо поговорить.
– Так говори, буду я из-за какой-то ерундовины будить своего командира.
– Это не ерундовина, а важный разговор.
– Все важные разговоры сказаны, остались одни неважные. Калякай живо, если услышу путное слово, ручаюсь, позову.
– Я предлагаю вам сдаться.
– Еще чего? Больше ничего? А я предлагаю тебе попить вот отсюда.
И гот помочился вниз.
– На тебя, на Велизария и на вашего византийского императора Юстиниана сразу. Попей сам и снеси им. Ха-ха-ха.
Стрела впилась солдату в ногу. Он заорал. Со стен понеслись стрелы, Бесс заблаговременно
Солдаты Энна стали потихоньку клониться головами к стене и засыпать, сидя на щитах, когда сзади показались огни светильников, послышался шорох шагов. Магн вел двести добровольцев и с полсотни своих прежних, переборовших себя, упросивших Магна взять их с собой. Командиры обменялись приветствиями. Энн потерял счет времени, от ожидания устал больше, чем от действий. Силы, предназначенные для поступков, безвыходно гибли внутри него, наливали его и всех его солдат усталостью. Голова чугунела. Когда пришел Магн и приказал как ни в чем не бывало идти вперед, Энн смотрел на него так, словно они встретились через сто лет. Нагнулся к полу, полизал мокрые пальцы, протер влагой глаза. Велел каждому сделать то же и следовать. Им казалось, что они дошли до центра города, тогда куда ведет бесконечный водопровод - на окраину?
Шум внизу совершенно стих, жители слали, и ориентироваться стало невозможно. Кишка не имела дырки. Если идти назад, можно было вылезти из нее только в том месте, где они в нее залезали, далеко за городом, оставалось идти вперед, даже если она доведет их до самого Рима. Любого струсившего Магн заколет своим мечом, заколет бесшумно и безболезненно, тот и крикнуть не успеет, не успеет почувствовать боли, как отойдет. Сам Магн назад не вернется, так и будут они идти по кишке: всю ночь, весь день, еще всю ночь, еще весь день - сколько потребуется, чтоб найти выход и, вероятно, там же свой конец.
Энн предложил солдатам через одного ощупывать стены с обеих сторон: возможно, какие-то лазейки есть, но они их просто не замечают. Здесь лазейки могут быть только для тараканов, в лучшем случае для крыс; триста человек шарят руками и не могут отыскать. Кто-то предложил вернуться и искать выход наружу там, где первый раз остановился с солдатами Энн, но Магн запретил: знаю, повод смыться, фокус не пройдет.
Солдат, шедший примерно десятым-одиннадцатым, задрал голову и увидел небо, небо со звездами! Еще шаг - небо продолжается, еще шаг-продолжается небо и звезды все горят на нем, еще шаг - тьма: ни звезд, ни неба. Мерещится солдату, повернулся к заднему: тот шел и шарил стену; посмотрел на переднего - тот уставился в пол и клевал. «Я же видел, я же видел, почему я не скажу?» - думает, а сам идет и боится вдруг перед всеми обнаружить себя дураком.
– Эй!
– захрипел сзади кто-то,- стой. Выход нашли.
Рядом с выходом, примыкая к акведуку, одинокий дом, дом-бобыль. Единственное окошко в стене так высоко, что до него не достать, и все-таки это лучше, чем ничего. Солдаты, задрав головы, смотрели в проем, на стену, на небо. Известие быстро передалось по колонне, задние напирали; пришел Энн, протиснулся Магн, два солдата встали рядом поудобнее и потверже, третий, разоружившись, полез по ним, как по дереву, встал на плечи, подтянулся, забрался на трубу сверху, осмотрелся. Вниз не прыгнешь: можно переломать ноги, а в доспехах и вовсе разбиться насмерть. Слезть тоже нельзя, единственный куст оливы не выдержит веса даже одного тела, так они проспускаются до утра. Единственный благоразумный путь - наверх, карабкаться по стене к окошку в дом. Встал на корточки над проемом, поделился соображениями с задранными к нему в надежде головами товарищей и командиров: он полезет на стену, только пусть кто-нибудь тоже заберется сюда и ему поможет.
– Неужели
– Веревка есть,- говорил ему Магн,- но в дом войти лучше. Во-первых, лезть наверх не так заметно для ночных гуляк, как лезть вниз, а во-вторых, дом хорошее укрытие и место сосредоточения. Если нас все-таки заметят, часть людей в трубе, часть в доме - это одно, часть в трубе, часть на земле, под трубой,- совсем другое. В первом случае мы защитимся, Энн, во втором будем перебиты, как новорожденные, подумай башкой-то своей!
– Ни первого случая, ни второго не должно быть. Оба случая - провал затеи. Какой смысл стоять за себя, когда рухнул весь план - продолжать свою агонию?
– Бестолковщина! То что, ты предлагаешь, провал затеи, то, что я, - только полпровала. Из дома мы сможем и выйти, и ударить в любой благоприятный для нас момент, снаружи мы голые и ставим себя в зависимость от любого глазастого верти хвоста, которому не спится. Я никогда не предполагал, что мне придется доказывать тебе такую элементарщину.
– А если в доме полно жильцов и они поднимут крик - элементарщина?
– Проверим. Но даже в этом случае дом лучше, чем улица.
Пока командиры ссорились на виду у всех, солдат залез в окно, свесил вниз и закрепил толстую ветку оливы, срезанную им с куста.
– Эй, давай полезай.
В окно с трудом, в доспехах, по ветке, обливая потом стоявших внизу, в трубе, залезли еще три человека.
– Все, довольно. Пусть они осмотрят хорошенько дом и скажут нам. Эй, внимательно осмотрите дом от чердака до подвала и сообщите.
Энну не терпелось. Приказал выбросить веревку и спускаться по ней.
– Погоди, Энн, не пори горячку. За все отвечаю я один.
– Мне на твою ответственность уже глубоко плевать. Я сам за все отвечаю.
– Эй, в доме никого нет, одна древняя старушонка, перепуганная до смерти.
– Ты уже, конечно, поимел ее?
– Нет, для тебя оставил.
– Полезли, ребята.
Они лезли и представляли собой многочисленные бусинки, нанизанные на ниточку одного решения, одного общего поступка, одного действия, совершаемого всеми. Ниточка начиналась в водопроводе, в глубине его, тянулась по стене к окну, проходила сквозь комнаты и этажи пустого, полуразрушенного дома и заканчивалась у его входных дверей. Бусинки перемещались, и каждая последующая должна была побывать на месте предыдущей и проделать все, что проделала до нее предыдущая, а затем послушно скатиться с нитки.
Они заняли весь дом и, когда размещаться было уже негде, стали выходить и строиться на улице. Вокруг дома на квартал, на два разослали пикеты. Через несколько минут они двумя колоннами, никем не замеченные, пойдут по улицам к северной стене укреплений. Одинокие путники им уже больше не страшны: они приканчивают их; крики и стоны тоже никого не волнуют: самое опасное позади, и навряд ли теперь, даже если кто-то услышит и проснется, готы успеют собрать против них людей. Страхи закончились трубой и остались в ней и в приютившем их доме одинокой старухи, теперь они никого не боятся во всем этом огромном пустом городе, даже если все погибнут в нем. Какой-то ряд домов до стены, пора и подавать сигнал, команда: бегом! Четыреста пятьдесят человек бросаются врассыпную, кто первый, в доспехах бежать тяжело, но все рассчитано: они добегут до стены раньше, чем успеют задохнуться,- это очень важно. Сейчас все важно, но особенно - вырезать готов еще сонными, полуслепыми от сновидений. Их будут бить, а им будет казаться: мираж, их будут убивать, а они будут думать: понарошку. Но готы не спали, сидели наверху башен у костров. Они не сразу увидели бегущую на них массу, а когда увидели ее, еще долго не могли понять: кто это. Гадали, пока по лестницам не захлопали византийские сандалии, не загремели в схватке мечи. От поднявшихся криков можно было оглохнуть, но каждый слышал только свой собственный, знакомый крик.