Эра беззакония
Шрифт:
В розыске Ксюни ниточек не прибавилось. Теперь и отрицательный результат стал успокаивать Калмычкова. «В сводках нет, значит, жива». Узнал в лицо большинство сутенеров и мамок, объезжая их притоны два раза в неделю. Они смеялись ему вслед.
Валентина стала как деревянная. С Калмычковым не разговаривала, есть не готовила. Приходила с работы и сворачивалась комочком на Ксюнином диване. Он не выдержал и переехал к Женьке.
Его голова превратилась в котел, в котором то вместе, то сменяя друг друга, кипели две неразрешимые задачи. Он не мог найти Ксюню. Он не мог
Жизнь сузилась в точку.
Один поворот ключа
8 декабря, четверг
Калмычков вторые сутки сидел в своем кабинете. Бесцельно и бессмысленно. Рисовал на бумажках кружочки. Из Москвы торопили с выездом. Что-то там ему приготовили. Фельдпочтой дошел приказ о присвоении «полковника» и приказ о переводе в Москву. Перельман суетился, но генерал велел оставить Калмычкова в покое. Под свою ответственность.
В десять утра приехали двое из ФСБ, забрали материалы по делу о самоубийстве. Пытались опросить Калмычкова, но он тупо рисовал кружочки. Махнули рукой и отбыли.
Он попрощался с генералом. Позвонил на вокзал, заказал билет на вечерний поезд.
Дома собрал чемодан. Удивился, как мало у него личных вещей. Хотел поцеловать на прощание Валентину, но она даже не повернулась на своем диванчике. Вышел, закрыл ключом дверь.
Чуть не умер от мысли о том, что открывать ее – не придется.
Момент истины
16 декабря, пятница
Шестнадцать ноль-ноль.
Калмычков заканчивает рабочий день по новому месту службы. Москва, МВД, Департамент Уголовного розыска, Управление, которое теперь полноправно возглавляет Бершадский.
Калмычков – начальник отдела, созданного специально под него. Приличный кабинет. «Ауди» на стоянке. Старенькая, но с «мигалкой». Четыре человека подчиненных. Больше и не надо. Главное, начальник всего один. Подчиняется генералу Бершадскому. Тот в фаворе. Выбил для Калмычкова все, что обещал. Даже квартиру в только что сданном доме. Позавчера ездил смотреть. Нанял бригаду. Закончат отделку, и можно заселяться. Трешка на Нахимовском. Свободная планировка. Небо и земля с их купчинской «хрущебой».
Суета затягивает пустое зеркало души. Словно ряска – загнившее озерцо. Вроде жизнь…
Дела на сегодня кончились. Можно «убыть», и никто не спросит: «Куда вы, Калмычков?..» Он не торопится в гостинницу. Сидит и рисует кружочки.
Заверещал мобильник. Питерский. Носит два телефона. Для звонков из «этой» и «той» жизни.
– Пиши быстрее! – услышал голос генерала Арапова. – Потом поздороваемся. Готов?
– Готов, Серафим Петрович!
– Станция…. Восемь километров от Твери. На твой бывший рабочий телефон отзвонился самоубийца. Уборщица как раз пыль гоняла. Сняла трубку, услышала: «Важно!»… Побежала к Перельману. Тот, записал разговор и мне доложил. Слушаешь?
– Слушаю, товарищ генерал.
– Твой подопечный в дачном поселке при этой станции. Просит помочь. Беда с ним. Подробностей не знаю. Адрес:
– Да! Сейчас, выезжаю… – ответил Калмычков.
– Будь осторожен! Со Щербаком пересечешься – что делать станешь? До последнего патрона?.. Так не пойдет…
Тебе наш друг телефон диктовал? В первую поездку… Хорошо, что не забыл. Ты езжай, в форме и с табельным. А я подмогу организую. С этого номера. По дороге они тебя вызвонят. Тогда и Щербака встретить не грех. Езжай, Коля. Удачи!
Калмычков достал из сейфа пистолет, запасную обойму. Надел пальто с новыми полковничьими погонами. И поехал.
В жизни появился смысл.
Дорога плохая. Местами перемело. Залитый реагентами асфальт покрылся жидкой кашей, летящей из-под колес попутных и встречных машин, залепляюшей стекло и фары. «Дворники» не справляются. Видимость – ноль!
Он гонит. Старается гнать. Фары встречных машин, сливаются в сплошную стену света. «Сколько вас…» – матерится, не находя пространства для обгона.
«Если Щербак продолжает слушать телефоны, то из Питера сейчас летит в Тверь машинка с людьми. Ей ехать пятьсот километров, а мне – двести. Хорошая фора. А если она летит из Москвы? Сколько меня обогнало? Пять-шесть. Не больше. Надавим гашетку!»
Проезжал Клин, когда вышли на связь помощники, обещанные генералом Араповым. Договорились ждать друг друга у поста ГАИ перед Тверью. Калмычков приехал к посту раньше. Успел выкурить сигарету, когда позади его машины притормозил здоровенный джипяра, черный, как сама ночь.
Вышли двое. Он ожидал братковского: «Привет, полкан…», но мужики оказались бывшими военными. Четко представились, доложили: «Пять человек, считая водителя. Пистолеты, шесть «АКМС», гранаты, две «Мухи». Связь – комплект раций. Приказано выполнять ваши распоряжения. Выйдете из строя – мочить всех».
– Толковый приказ, – согласился Калмычков. Попросил показать, как пользоваться связью. Импортные рации, черт бы их побрал.
Дальше поехали колонной. К девяти вечера, отыскали станцию и маленький дачный поселок при ней. На подъезде Калмычков велел джипу остановиться. Выключить фары и ждать команды. В поселок поехал один.
На километровую улицу – четыре тусклых фонаря. Что под ними разглядишь? Он врубил дальний свет и, торя колею по переметенной дороге, двинулся в глубь поселка. Единственная улица, не заблудишься. Справа, за лесопосадкой, проходит железная дорога. По левую руку – дома за заборами. В одну линию. Кое-где из темноты проглядывают дачные постройки второй и третьей линии. Для проезда к ним оставлены проулки. Бесполезные зимой, сугробы по пояс. Лишь узкие тропки уходят куда-то в темноту.