Эра Меркурия. Евреи в современном мире
Шрифт:
Дети самых лояльных советских граждан стали самыми оппозиционными из всех оппозиционных интеллигентов. Раньше, в 1956 году, «сочувствие Израилю не приводило [Михаила Агурского] к отождествлению с ним». В те дни «для меня это было маленькое провинциальное государство. Я же был житель большого метрополиса, житель сверхдержавы, от которой зависели судьбы мира. Я вырос около Кремля, в центре мира. Я был, как и почти все жители страны, великодержавным шовинистом».
В 1967 году центр мира совпал с его племенной лояльностью. «Меня Шестидневная война убедила в том, что мой платонический сионизм превращается в реальность и что скорее рано, чем поздно, мне суждено будет жить в Израиле... Израиль вместо маленькой провинциальной страны предстал как сила, с которой можно связать свою судьбу». Полузабытые израильские братья и сестры превратились из провинциальных бедных родственников в героев и покровителей. Как пишет Эстер Маркиш, в прежние
— Почему вы написали в анкете, что у вас нет родственников за рубежом? Нам известно, что у вас есть двоюродный брат за границей.
— Нет у меня за границей двоюродного брата, — отвечает Рабинович.
— А это что? — спрашивает следователь, показывая ему письмо от двоюродного брата из Израиля.
— Вы не поняли, — говорит Рабинович, — мой брат живет дома. Это я живу за границей.
После советского вторжения в Чехословакию в 1968 году все больше советских интеллигентов чувствовали себя за границей в собственном доме и, как выразилась Елена Боннер, «одинокими вместе». Все больше советских специалистов превращались в русских интеллигентов («иностранцев дома»). И самыми иностранными из них всех были наследственные иностранцы — евреи.
Евреи были не просто непропорционально представлены на самом верху, выделены (по этой причине) для дискриминации и мечены в качестве чуждого племени все более «племенным» государством — они, в отличие от большинства своих коллег-специалистов, имели свой собственный Иерусалим, к которому могли обратиться, и многочисленных родственников — реальных или метафорических, — которые были у себя дома за границей. Возвращаясь в свою московскую квартиру с приемов в израильском посольстве, Эстер Маркиш и ее дети чувствовали себя «подавленными: словно бы покидали родину и возвращались на чужбину». Михаил Агурский, Майя Улановская, Цафрира Меромская и — не в последнюю очередь — Советское государство чувствовали себя точно так же. Наряду с советскими немцами, армянами и греками, у которых тоже были богатые заграничные родственники, готовые платить за них выкуп, евреи были единственными советскими гражданами — и практически единственными представителями советской профессиональной элиты, — которым разрешалось эмигрировать из СССР. Официальной причиной такой привилегии было существование Израиля — еврейской «исторической родины».
После Шестидневной войны число заявлений о желании эмигрировать резко возросло. Режим ответил интенсификацией «антисионистской» кампании и усилением антиеврейской дискриминации в области высшего образования и трудоустройства. Евреи ответили увеличением количества заявлений; режим отплатил введением налога на высшее образование и так продолжалось, пока Михаил Горбачев не открыл эмиграционные шлюзы (вместе со многими другими) в конце 1980-х годов. Как писал в секретном меморандуме от 30 сентября 1974 года консультант Отдела пропаганды ЦК Л. Оников, «почти все евреи, в том числе и те, у которых и в мыслях нет покинуть нашу страну, а таких подавляющее большинство, пребывает в состоянии психологического напряжения, неуверенности, нервной настороженности — "что будет с нами завтра?"».
Вожди пребывали в недоумении. С одной стороны, любое желание эмигрировать из рая было открытым вызовом истинной вере, а значит, соблазном для верующих и позором перед адом. Как писал Оников: «Факт выезда части евреев из СССР широко используется антисоветской пропагандой для подтверждения своих традиционных клеветнических утверждений о якобы бегстве людей из "коммунистического рая"». Более того, продолжал он, «выезд части евреев в Израиль отрицательно сказывается и на настроениях других национальностей — части немцев, прибалтов, крымских татар и т.д., которые ставят вопрос — "почему евреи могут переезжать в другие страны, а мы нет?"». Не менее отрицательно он сказывался на проблеме «утечки мозгов» и политике великих держав на Ближнем Востоке. Как сказал Л. И. Брежнев на заседании Политбюро 20 марта 1973 года, «отпускать не только академиков, но и специалистов среднего звена не следует, не хочу ссориться с арабами».
А с другой стороны, почему бы не избавиться от балласта? В марте 1971 года глава КГБ Юрий Андропов предложил разрешить сценаристу Э. Е. Севеле покинуть страну по причине его «националистических убеждений» и «низких моральных и профессиональных качеств». По словам Оникова, отъезд «сионистов или националистов иных мастей», «религиозных фанатиков», «авантюрно настроенных людей», «шкурников, мечтающих о частном предпринимательстве,
И наконец, некоторые из вождей были готовы отбить у евреев охоту эмигрировать, предоставив им то, чего им не хватает. Но чего же евреям не хватает? У Брежнева были довольно смутные представления на этот счет. 20 марта 1973 года он сообщил Политбюро, что в Советском Союзе, оказывается, издается журнал на идише.
Я тогда задал вопрос: есть у нас сколько-то цыган, но разве больше, чем евреев? Или у нас есть закон, преследующий евреев? А почему не дать им маленький театрик на 500 мест, эстрадный еврейский, который работает под нашей цензурой, и репертуар под нашим надзором. Пусть тетя Соня поет там еврейские свадебные песни. Я не предлагаю этого, я просто говорю. А что, если открыть школу? Наши дети даже в Англии учатся. Сын Мжаванадзе воспитывается в Англии. Моя внучка окончила так называемую английскую школу. Язык как язык, а остальное все по общей программе. Я так рассуждаю: открыли в Москве одну школу, называется еврейская. Программа вся та же, как и в других школах. Но в ней национальный язык, еврейский, преподается. Что от этого изменится? А ведь их все-таки три с половиной миллиона, в то время как цыган, может быть, 150 тысяч.
Я эту дерзкую мысль задал сам себе. Но так как я всегда полон откровения, то я думаю — никто ни разу не предложил, а что, если разрешить еврейскую еженедельную газету? У нас раз в неделю маленькие газеты выходят в Биробиджане. Не все ее прочтут на еврейском. Прочтет еврей, старый Абрамович прочтет, а там-то, что ТАСС передаст.
У нас вся политика по еврейскому вопросу основывается на одном Дымшице, вот видите, у нас т. Дымшиц зам. пред. Совмина, так что зря говорите, что евреев притесняем. А может быть, нам немножко мозгами пошевелить?
Я это говорю свободно потому, что я еще не поднял руки за то, что говорю. Я просто пока — руки по швам и рассуждаю, вот в чем дело.
Ни одна из дерзких мыслей Брежнева не была претворена в жизнь, но причиной его «откровений» — и причиной интереса Политбюро к еврейскому вопросу — было неослабное политическое давление со стороны Соединенных Штатов. В начале 1970-х годов дети Бейлки, превратившиеся к тому времени в самую влиятельную этнорелигиозную общину Америки, заново открыли своих советских братьев и сестер и признали в них «далекие остатки семей, спасшихся от гитлеровских и сталинских погромов». Превращение социалистов в евреев в Соединенных Штатах совпало с превращением социалистов в евреев в Советском Союзе, но если в Соединенных Штатах оно сопровождалось вхождением евреев в элиту, то в Советском Союзе оно усугубило отпадение евреев от государства. (Большинство американских евреев никогда не были социалистами, но нет сомнения, что «опротестантившийся» иудаизм вытеснил социализм в качестве основной нетрадиционной еврейской идеологии.) Бедные родственники 1930-х годов превратились в богатых дядюшек 1970-х, а после того, как Израиль победил самых главных драконов и потерял часть блеска и невинности, исход советского еврейства стал — на некоторое время — самой срочной, страстной и общей заботой американских евреев. К 1974 году широкая коалиция еврейских организаций и политиков затормозила «детант» Никсона—Киссинджера, добившись принятия конгрессом «поправки Джексона—Вэника», которая связала советско-американские торговые отношения с еврейской эмиграцией из СССР. По словам Дж. Дж. Голдберга, «еврейские активисты вызвали на бой администрацию Никсона и Кремль и победили. Евреи доказали миру и себе самим, что способны за себя постоять. Страшное пятно бездействия перед лицом холокоста было наконец смыто».
Хотя в поправке Джексона—Вэника (разработанной и проведенной через конгресс начальником штаба сенатора Джексона, Ричардом Перлом, и начальником штаба сенатора Рибикоффа, Моррисом Амитаем) говорилось о свободе эмиграции вообще, относилась она только к евреям. Исключительное право на обращение к государству с просьбой о выездной визе привело к еще большему отчуждению: все евреи стали потенциальными эмигрантами, а значит, потенциальными предателями. Кроме того, оно привело к появлению большой группы псевдосионистов и псевдоевреев: единственным способом уехать из Советского Союза было объявить о желании уехать в Израиль. Исход конца XX века был похож на исход начала XX века тем, что подавляющее большинство эмигрантов предпочитало Америку Палестине; главным отличием было то, что попасть в Америку (или куда бы то ни было еще) можно было, лишь попросившись в Палестину.