Эра Меркурия. Евреи в современном мире

Слезкин Юрий Львович

Реакцией партии на проблему перерождения советской интеллигенции было возвращение к политике массового выдвижения рабочих. Но, поскольку эта политика не сопровождалась массовым уничтожением служащих, она лишь усугубила недовольство укоренившейся интеллектуальной элиты, ничем не поколебав ее положение (хорошо защищенное образованием и круговой порукой). Результатом была растущая социальная пропасть между партийными идеологами, которых продолжали вербовать из числа провинциальных выдвиженцев рабоче-крестьянского происхождения, и наследственными изобретателями, учеными и инженерами, считавшими себя хранителями профессиональной компетенции и подлинной культуры. Партия продолжала настаивать на сохранении официальной риторики и политической монополии, но партийные аппаратчики безмолвно признавали превосходство специалистов — в той мере, в какой растили своих собственных детей специалистами, а не аппаратчиками. Советская власть кончилась так же, как началась: «двоевластием». В 1917 году противостояние между Временным правительством,

у которого была формальная власть, но не было силы, и Петроградским советом, у которого была сила, но не было формальной власти, завершилось победой большевиков, которые владели Знанием и Истиной. В 1980-е годы противостояние между партийным аппаратом, у которого была сила и формальная власть, и интеллигенцией, владевшей Знанием и Истиной, завершилось окончательным поражением большевиков, разоблаченных как служители Лжи. Партия, в отличие от интеллигенции, оказалась не способной к самовоспроизводству. Советский Союз оказался режимом одного поколения — или, вернее, благодаря Сталину, — режимом полутора поколений. Революционеры погибли в расцвете лет, их наследники выдвинулись после Большого террора, достигли зрелости во время Второй мировой войны, пережили умеренный кризис среднего возраста при Хрущеве (который попытался заставить всех советских людей воскресить его молодость времен первой пятилетки), одряхлели вместе с Брежневым и испустили дух одновременно с К. У. Черненко, скончавшимся в 1985 году от эмфиземы легких.

Маршал Неделин не дожил до унижений дряхлости: он погиб в 1960 году, в возрасте 58 лет, во время очередных ракетных испытаний. Академик Сахаров, который был почти на двадцать лет моложе, стал святым покровителем интеллигентов-западников и депутатом последнего советского парламента. Он умер в 1989 году, за несколько дней до завершения им проекта новой советской конституции и меньше чем за два года до развала Советского Союза. В 1963 году дочь Сталина Светлана Аллилуева писала о поколении Сахарова (людях, родившихся в начале 1920-х годов): «Это и есть самый цвет современности. Это наши будущие декабристы, — они еще научат нас всех, как надо жить. Они еще скажут свое слово, — я уверена в этом».

Она была права: невинные воспитанники сталинского «счастливого детства», гордые ветераны Великой Отечественной войны, грустные барды хрущевской «оттепели» и старшие экономисты горбачевской перестройки, они превратили новых советских «специалистов» (профессионалов пролетарского происхождения) в старую русскую интеллигенцию (жертвенных жрецов Истины и Знания). Они и в самом деле были декабристами советского периода, и они сказали свое слово, «разбудив» большевиков и меньшевиков пришедшей им на смену «новой России». И очень многие из них были евреями.

Евреи были чрезвычайно многочисленны среди советских изобретателей, ученых и инженеров — особенно наверху, среди наследственных членов культурной элиты, которых особенно возмущала политическая монополия партии и культурная провинциальность партийных чиновников. Но были у них и другие, особые причины для возмущения. Интеллигенты («иностранцы дома») — чужаки по определению. Интеллигенты-евреи позднего советского периода были чужаками вдвойне, потому что этнизированное государство относилось к ним с подозрением из-за их «крови», а они относились с подозрением к этнизированному государству — по той же самой причине.

Недоверие было взаимным, но отношения не были симметричными. В попытке добиться пропорционального представительства национальностей вообще и оттеснения евреев в частности, послесталинское государство продолжало, в умеренной форме, политику ограничения доступа евреев в элитные учебные заведения и к престижным профессиям. Как писал в 1970 году советский социолог В. П. Мишин, «если ряд народов в развитии высшего образования и в подготовке научных кадров еще значительно отстает от среднего общесоюзного уровня (украинцы, белорусы, молдаване, татары, узбеки, азербайджанцы и др.), то некоторые народы (армяне, грузины, евреи) ушли далеко вперед от этого среднего по стране уровня... Поэтому задача сознательного управления развитием национальных отношений заключается на только в выравнивании, но и в поддержании равного уровня развития между народами СССР».

Советское государство много сделало для достижения этой цели. Между 1960 и 1970 годами число специалистов с высшим образованием, занятых в народном хозяйстве, выросло среди украинцев, белорусов, молдаван, татар, узбеков и азербайджанцев больше, чем на 100%, а среди евреев — на 23%. Евреи оставались далеко впереди (166 специалистов на 1000 человек при 25 у украинцев, 15 у узбеков и 35 у занимавших второе место армян), однако тенденция была ясной и устойчивой. В 1950-х и 1960-х годах доля научных работников возросла у узбеков на 1300%, а у евреев - на 155%.

Многие американские читатели сочтут рекомендации Мишина и политику советского правительства знакомыми и, возможно, понятными, однако справедливо и то, что административные контексты мало похожи друг на друга. Главное структурное различие между Соединенными Штатами и Советским Союзом состояло в том, что Советский Союз представлял собой федерацию этнотерриториальных единиц; главное различие между евреями и всеми остальными национальностями из списка Мишина состояло в том, что у евреев не было своей собственной единицы. (Биробиджан никто всерьез не принимал, и нет никаких оснований

предполагать, что какая-нибудь другая еврейская область на территории СССР могла бы стать еврейским национальным домом по образцу Украины и Узбекистана.) Грузины и армяне были, подобно евреям, непропорционально представлены среди специалистов с высшим образованием и в целом проигрывали от политики пропорционального представительства по национальному признаку. Но у них, в отличие от евреев, были «свои собственные» республики, внутри которых их господство считалось законным и естественным. Евреи не были главными жертвами советской национальной политики (некоторые «пьемонтские» национальности, такие как финны и поляки, обычно даже не включались в официальную статистику, а некоторые депортированные народы, такие как поволжские немцы и крымские татары, жили в изгнании до самой смерти режима), но они были уникальны среди «основных национальностей» СССР особым сочетанием культурной значимости и административной призрачности. Евреи занимали первое место по всем основным показателям советского прогресса, кроме самого утешительного: наличия протонационального государства с собственными культурными учреждениями.

Однако между американским и советским вариантами борьбы с этническим неравенством было и другое, еще более важное, различие. Любые меры предпочтительного выдвижения (affirmative action, в американской бюрократической терминологии) подразумевают дискриминационные (с точки зрения строгой меритократии) меры против тех, кто к выдвижению не предназначен. В Советском Союзе, в отличие от Соединенных Штатов, дискриминационные меры были умышленными и конкретными, хотя и не признаваемыми публично. Некоторые элитарные учреждения были закрыты для евреев; другие использовали mimerus clausus; третьи ограничивали профессиональное продвижение, возможности публикаций и доступ к привилегиям. Где бы на советской территории или в советской статусной иерархии человек ни находился, еврейская национальность была индикатором (далеко не всегда надежным) элитной принадлежности, политической неблагонадежности и племенной чуждости. «Еврей по паспорту» был универсальной мишенью официальной дискриминации, потому что у него не было советского дома, в который он мог бы вернуться, языковой культуры, за которой он мог бы укрыться, и формального приговора, который он мог бы обжаловать.

Четких дискриминационных процедур не существовало — имелись лишь временные меры, сформулированные втайне и применяемые избирательно и неравномерно в различных отраслях экономики, научных дисциплинах и административных учреждениях. Некоторые второразрядные институты, открытые для евреев, стали перворазрядными ровно по этой причине; некоторые проекты были слишком важны, чтобы их можно было лишить ключевых исполнителей; некоторые руководители обладали связями, позволявшими им защищать своих сотрудников, а некоторые евреи меняли имена или редактировали свои биографии. Антиеврейская дискриминация была относительно умеренной (сводясь в среднем к выбору между хорошим и лучшим) и не очень успешной (огромный разрыв между достижениями евреев и всех остальных сокращался крайне медленно), но ее секретность, непоследовательность и нацеленность на элиту делала ее тем более обидной. Антиеврейская дискриминация, с одной стороны, бросалась в глаза, а с другой — прямо противоречила послехрущевской общественной риторике, превозносившей профессиональную меритократию, чуть смягченную тактичной помощью временно отстающим. Более того, она сопровождалась оглушительным публичным молчанием в отношении всего еврейского. В историях литовских и белорусских городов ничего не говорилось о большинстве их обитателей; в музеях Великой Отечественной войны ни словом не упоминался геноцид советских евреев, а когда Корней Чуковский задумал издать Библию для детей, ему разрешили, «но при условии, что в книге не будут упоминаться евреи». Чемпион мира по шахматам Тигран Петросян был армянином; чемпион мира по шахматам Михаил Таль был «рижанин». А в 1965 году последовал приказ изъять «без оставления копий» все архивные документы, касающиеся еврейского дедушки Ленина. Причиной этого было не опасение дать врагам лишний повод для контрреволюционного отождествления большевизма с еврейством (как это было в 1920-е и 1930-е годы), а страх святотатства. Евреи были чужими; советские герои-евреи были либо не настоящими героями (в списках героев войны евреи не фигурировали как евреи), либо не настоящими евреями (Свердлов, к примеру, был в первую очередь площадью в Москве и городом на Урале).

Подобно «эмансипированным» европейским евреям начала XX века, советские евреи «застойного времени» сочетали беспрецедентные социальные достижения с морально несостоятельной неправоспособностью и «химерической» национальностью, не защищенной государственным национализмом. Их реакцией — как обычно — был принципиальный либерализм (представленный Соединенными Штатами) и еврейский национализм (воплощенный Израилем). Третьего — советского — выбора более не существовало. Как писал о 1960-х годах Михаил (ранее Маркс—Энгельс—Либкнехт) Агурский, евреи были обращены в сословие рабов. Можно ли было ожидать, что народ, давший уже при советской власти и политических лидеров, и дипломатов, и военачальников, и хозяев экономики, согласится на состояние сословия, высшей мечтой которого было получить должность заведующего лабораторией в ЭНИМСе или старшего научного сотрудника в ИАТе. Евреи были задавлены и унижены в гораздо большей мере, чем все остальное население.