Эрато и Эрот. Поэты о любви: опыты ментального анализа. Часть I

Горошкевич Сергей

Н.В.Крандиевская 1959 (1888–1963)

Словами властвую. Хочу —В полет их к солнцу посылаю.Хочу – верну с пути, и знаю,Что с ними все мне по плечу.Туда забрасываю сети,Где заводи волшебных рыб,Где оценить улов могли бОдни поэты лишь да дети.

Ваш покорный слуга, увы, лишен всего этого. Поэтому мне остается оперировать не поэзией, но стихами. Из них я стремился включать в книгу только те фрагменты, в которых форма и содержание находятся хотя бы в относительной гармонии:

Саша Черный 1909 (1880–1932)

Один кричит: «Что форма? Пустяки!Когда в хрусталь налить навозной жижи —Не

станет ли хрусталь безмерно ниже?»Другие возражают: «Дураки!И лучшего вина в ночном сосудеНе станут пить порядочные люди».Им спора не решить… А жаль!Ведь можно наливать… вино в хрусталь.

Что понимает под стихами обычный читатель? Безусловно, это нечто со смыслом, рифмой и ритмом. Так поступал и я. Прочитав это, многие ценители поэзии поморщатся. Ведь им известно, что большая часть вершин в поэзии, например, двадцатого века – это верлибр с более или менее выраженными элементами зауми. К последнему можно относиться по-разному. Непонятные массовому читателю авторы были всегда:

П.А.Вяземский 1810 (1792–1878)

Нет спора, что поэт богов языком пел:Из смертных бо никто его не разумел.

Конечно, проще всего объявить непонятое изначально лишенным смысла. Это вполне естественно для человека, ибо как же ему жить на свете, если он, как лисица у Эзопа, не умеет сказать себе, что виноград зелен, когда не может его достать. Я далек от такой крайней точки зрения. Любой вид творческой деятельности, любая область знания, любая форма отражения окружающего мира непрерывно усложняются, углубляются, совершенствуются. Поэтому их высшие, а в последнее время – и средние этажи, стали близки и понятны только знатокам, экспертам, специалистам. Когда речь идет про науку, то это ясно всем. Возьмем физику. Мало кто свободно и с удовольствием ориентируется, например, в квантовой механике. Зато все знают закон Архимеда, а те, кто не знает, все равно регулярно и с успехом используют его, когда варят картошку. В искусстве и литературе происходит примерно то же самое. Те творцы, которые познают и выражают нечто доселе непознанное и невыраженное, вдобавок пользуются при этом относительно новыми методами, в принципе не могут быть поняты и приняты современным им массовым читателем. Ведь давно известно, что читатели «Гамлета» родились примерно через два века после смерти его автора. Если упростить ситуацию до предела и взять в качестве примера русскую поэзию, то окажется, что вершины ее золотого века – это как бы школьная программа, серебряного – вузовская, а бронзового (если таковой все-таки был) – удел знатоков и ценителей. Расхождение между оценкой поэтов специалистами и простыми читателями существовало на протяжении всей истории литературы. Поэты были вынуждены лавировать, смотреть то на одних, то на других. В современном мире взгляды на поэзию литературных критиков и простого народа разошлись почти до диаметрально противоположных. Бедным поэтам не позавидуешь: угодить той и другой стороне стало в принципе невозможно. Поэты, которые поворачиваются лицом к читателю, демонстрируют специалистам ту часть своего тела, лицезрение которой не доставляет последним никакого удовольствия:

И.Л.Сельвинский 1932 (1899–1968)

Как часто бездушные критикококкиДушат стих, как чума котят,И под завесой густой дымагогииВ глобус Землю втиснуть хотят;Сколько раз, отброшен на мель,Рычишь: «Надоело! К черту! Согнули!»И, как малиновую карамель,Со смаком глотнул бы кислую пулю…И вдруг получишь огрызок листкаОткуда-нибудь из-за бухты Посьета:Это великий читатель стихаПочувствовал боль своего поэта.И снова, зажавши хохот в зубах,Живешь, как будто полмира выиграл!И снова идешь среди воя собакСвоей. Привычной. Поступью. Тигра.

Разумеется, из поэтов прошлого (20-го) века в настоящей книге преобладают именно такие. Признаюсь, что я сам всегда снизу вверх глядел на тех, кто понимает, любит и ценит современные «туманные» стихи. Однажды я с удивлением обнаружил, что почти так же ведут себя и некоторые «понятные» поэты по отношению к своим «непонятным» коллегам:

Е.А.Евтушенко 1985 (1933–2017)

Я так завидовал всегдавсем тем, что пишут непонятно,и чьи стихи, как полупятнаиз полудыма-полульда.Я формалистов

обожал,глаза восторженно таращил,а сам трусливо избежалабракадабр и тарабарщин.Я лез из кожи вон в борьбесо здравым смыслом, как воитель,но сумашедшинки в себея с тайным ужасом не видел. /…/О, непонятные поэты!Единственнейшие предметыбелейшей зависти моей…Я — из понятнейших червей.Ничья узда вам не страшна,вас в мысль никто не засупонил,и чье-то: «Ничего не понял…» —вам слаще мирра и вина.Творцы блаженных непонятиц,поверх сегодняшних минутживите, верой наполняясь,что вас когда-нибудь поймут.Счастливцы! Страшно между тем,быть понятым, но так превратно,всю жизнь писать совсем понятно,уйдя непонятым совсем…

Действительно, быть понятным еще не означает быть понятым. Да и сама простота порой весьма и весьма обманчива:

И.М.Иртеньев 1995 (р. 1947)

Стихи мои, простые с виду,Просты на первый только взгляд,И не любому индивидуОни о многом говорят.Вот вы, к примеру бы, смогли быВ один-единственный присестПостичь их тайные изгибыИ чудом дышащий подтекст.Да я и сам порой, не скрою,Вдруг ощущаю перегревВсей мозговой своей корою,Пред их загадкой замерев.

Затемнение смысла если не гарантирует поэту удачу, то эффективно страхует его от неудач. Ведь трудно упрекнуть автора в отсутствии глубины и тонкости, если непонятно, о чем идет речь. Тем не менее, как и все сторонники здравого смысла, я уверен, что говорить просто о сложном не проще, а сложнее, чем сложно о простом:

З.Н.Гиппиус (1869–1945)

Одно неясное привыкли мы ценить.В запутанных узлах, с какой-то страстью ложнойМы ищем тонкости, не веря, что возможноВеличье с простотой в душе соединить.

И.М.Губерман (р. 1936)

Искусство, отдаваясь на прочтение,распахнуто суждению превратному:питая к непонятному почтение,Мы хамски снисходительны к понятному.

Давно известно, что все гениальное просто. Поэзия в этом отношении, как и во многих других, представляет собой яркий пример общего правила:

Н.И.Глазков 1951 (1919–1979) Советский андеграунд

Чтоб так же, как деревья и трава,Стихи поэта были хороши,Умело надо подбирать слова,А не кичиться сложностью души.

Ю.В.Друнина (1924–1991)

Я музу бедную безбожноВсе время дергаю:– Постой!Так просто показаться «сложной»,Так сложно, муза, быть «простой».Ах, «простота»! —Она даетсяОтнюдь не всем и не всегда —Чем глубже вырыты колодцы,Тем в них прозрачнее вода.

Специфическая черта поэзии как формы познания окружающего мира – то, что она говорит, в том числе, о неясном. Однако говорить о неясном и неясно выражаться – это, как говорят в Одессе, «две большие разницы». Ведь в самых простых и понятных, но «настоящих» стихах может таиться бездна смыслов и оттенков:

И.М.Губерман (р. 1936)

Из-под поверхностных теченийречей, обманчиво несложныхтекут ручьи иных значенийи смыслов противоположных.

Поэтому, ничего не отрицая и не хуля, мы просто оставим в покое весь и всяческий авангардизм: и в узком, и в широком смысле. В книге будут использованы только те стихи, у которых четко выражен примат содержания, смысла:

Никола Буало-Депрео (1636–1711) Франция (пер. Э.Л.Линецкой)