Ереван. Мифология современного города
Шрифт:
В Армении аналога им не нашлось. Женские героини кино были удивительно безликими, с единственной выделяющейся чертой – преданностью и терпеливостью.
Запоминающийся образ армянки на телеэкране создала чтица Сусанна Габриелян. Благодаря ее вдохновенному исполнению стихов Сильвы Капутикян, Эдуардаса Межелайтиса, Паруйра Севака и Андрея Вознесенского, ненадолго в Ереване прижился образ романтичной девушки с книжкой стихов. В 60-е в Ереване была актуальна любовь к Еревану, а любовь к женщине еще не нашла обобщений в культуре.
Кроме того, образ суперактивного
Ереванцы частично осознавали это: вот, в Тбилиси есть свой женский образ, а в Ереване его нет.
Единственное, что осталось от женского образа 60 – х годов, это слова из песни “Оф, сирун, сирун”: “Невиннейшей любовью я полюбил тебя,/ А ты, несправедливая, предала меня”. Армянский мужчина придавал собственным чувствам к женщине немножко большее значение, чем самой этой женщине…
Образ мужчины 60-х
“Потерялся мальчик, ему сорок лет, / Мама с папой плачут – где наш Карапет?” – так ереванцы подтрунивали над собственным показным образом инфантильного “маменькиного сыночка”. Подтрунивали, и одновременно очень любили этот образ.
Это был образ “себя” для “внешнего употребления”, для объяснения собственного поведения “чужим”.
Для родных и близких, для таких же ереванцев, которые ценили в мужчине пылкую любовь к родителям, к детям, заботливость, способность советоваться с родными, преданно им служить, держать слово – объяснения не требовалось.
Другое свойство, мало известное в армянах другим народам, это “мягкость”, схожая с той gentleness, от которой происходит слово gentleman.
Наконец, самым ценным положительным свойством ереванца была способность оставаться самим собой, таким, каким был раньше. “Он изменился” – это трагедия.
Невероятна активность армянских мужчин. Тотальное право на инициативу, и тотальная ответственность, инструментом которой является собственное “я”. Я – это моя жена, моя работа, мои дети, мои родители. Я за них полностью отвечаю, я за них все решаю, да все сам за них и делаю.
На женщин и детей активность армянского мужчины производит парализующее инициативу действие. С другой стороны, вся активность мужчины целиком направлена на удовлетворение их желаний. Такая жизнь “как за каменной стеной” не очень располагает к борьбе за собственные права в их европейском понимании…
В 60-е этот образ обогатился современными “шестидесятными” чертами. Ум, самостоятельность и глубокая мужественность в сочетании с внешней инфантильностью создали образ армянского интеллигента. В кино это были образы Лени из фильма “Путь на арену” и образы друзей-физиков из “Здравствуй, это я”.
Образ ереванца “на экспорт” начал формироваться именно в 60-е годы, когда частыми стали поездки за пределы Армении, да и в Армению приезжало множество гостей. Этот образ носил черты имитации “мужественной брутальности”, которая в армянском исполнении получалась довольно злобной и нервной. Это естественно, поскольку шла она “от головы”, строилась осознанно. Более
Может быть, самая главная причина конфликта с представителями других народов заключается в следующем.
Действия армянина в среде “своих” начинаются обычно с публичной декларации или демонстрации своих намерений, своих мотивов. Это “прочитывается” окружающими, что позволяет человеку избежать неодобряемых средой действий (чего он бы ни в коем случае не хотел).
Не встретив неодобрения на свое “преддействие”, армянин приступает к самому действию. Если же “преддействие” не было понято окружающими, и уже само действие получает неодобрение или встречает отпор, армянин может расценить это как “предательство”…
Демонстративность поведения армян создавала проблемы именно в 60-е годы. Ереванская среда, где молодежь разных взглядов свободно высказывала свое мнение, а демонстративность поведения одного не означала ущемления прав другого (наоборот, была способом реализации вежливого поведения), все-таки разительно отличалась от общесоветской действительности. Вне Армении демостративность воспринималась как стремление лидировать, как намерение отхватить кусок побольше, а за слишком свободные взгляды ереванцы 60-х снискали всесоюзную славу невоздержанных на язык, бесшабашно смелых, “антисоветчиков” и развратников.
Например, армянина, носящего бороду, за пределами Армении тут же относили к числу тех отчаянно храбрых борцов за право молодежи носить бороды, дискуссии о которых шли во всех газетах. В то время как армянский бородач не имел за спиной опыта борьбы за свою бороду. Он носил ее для красоты, подражая, например, поэту-лирику Саят-Нове. Что, конечно, дома не встречало никаких “комсомольских” реакций.
Аналогично, исполнители джазовой музыки, выезжая на гастроли в другие республики, видели не только теплый прием, но и непомерно бурные, “идеологические” реакции как борцов за джаз так и “бойцов идеологического фронта”, что повергало нетренированных музыкантов в ужас. По рассказам одного из них, прошло немало времени, прежде чем они стали осознавать, что занимаются рискованным и неугодным властям делом. Дома, в Армении, им об этом ничего не говорили…
Этот контраст осознавался уже в 60-е годы, об этом много шутили. Разговоры 60-х были полны “охотничьих рассказов” о поездках и успехах (в командировочных делах ли, у женщин ли), связанных с “геройским” поведением.
Однако радовались, да не очень: такой образ носил опасные, конфликтные черты, что было, на взгляд большинства армян, очень неприличным.
Ереванцы постепенно старались перестроить сложившийся у других народов образ о себе в сторону более “безопасного” и понятного, что удалось только к 80-м годам. Здесь отметим лишь, что именно этой “спасательной операции” по искусственному созданию безопасного образа в глазах соседей были посвящены почти все без исключения кинофильмы армянского производства.