Эригена и не только
Шрифт:
– Что было на следующее утро? – спросил я.
– Брат Иоанн не вышел к рассветной молитве, я, брат Улферт, ещё двое братьев, зашли в его келью. Иоанн Скотт лежал на спине на постели, руки были сложены вместе. Я проверил пульс. Пульса не было.
– Может быть, ты видел кровоподтёки, следы ударов, уколов или удушья? – спросил я.
– Тело было без повреждений, – сказал брат Ансельм. – Мы внимательно осмотрели его, когда омывали.
– В таком случае, кто же сложил его руки на груди?
– Видимо, тот, кому он служил.
– Зачем дьяволу складывать Эригене руки? – сказал
– Он не служил дьяволу, – сказал брат Ансельм. – Он служил исключительно собственному уму, искренне веруя в то, что через него проявляется Божественный Разум. Дьявол для него был мелок и неинтересен, он сказал мне однажды, что лукавый это была не слишком удачная шутка Бога перед тем, как окончательно бросить человечество на произвол судьбы.
– Прости, брат Ансельм, – сказал я. – Я понимаю, что богословские споры требуют преуспеяния в фигуральных выражениях, но меня интересует конкретный факт: руки умершего, как ты заверяешь, во сне, не могли сложиться сами по себе.
– Эригена всегда говорил, что не знает, зачем Бог создал человека, и негоже и бессмысленно об этом рассуждать. Но, сдаётся мне, что втайне он всегда искал ответ на этот вопрос. Перед смертью Бог улыбнулся и простил его.
– Ясно, – сказал я. – Я хочу поговорить с братом Улфертом.
– Я позову, – сказал брат Ансельм и вышел из кельи.
Я сел за стол покойного аббата. Пока подтверждалось одно, Эригена производил на окружающих неизгладимое впечатление, зачастую негативное, и настолько сильное, что оно вполне могло спровоцировать проявление необузданных страстей. Как вспышка света во мраке, подумал я, появился в этом мире внезапно и также неожиданно угас.
Брат Тегван оказался недалёк от истины. Брат Улферт походил на монаха также как я на римскую гетеру.
– Ты давно в Малмсбери? – спросил я.
– Полтора года.
– В каком аббатстве служил прежде?
– В нескольких, – уклончиво ответил брат Улферт. – Четыре года до переезда на остров жил в монастыре святого Пруденция (23) в Труа. Входил в число тех братьев, что по поручению архиепископа Гинкмара разбирали архив покойного Пруденция.
– Пользуешься доверием реймсского архиепископа?
– Я всегда выполняю порученное мне дело и не задаю глупых вопросов.
– Честный ответ солдата, – насмешливо произнёс я.
– Я и был солдатом, – сказал брат Улферт. – На войне с саксами меня пронзили насквозь копьем и, когда кровь текла из тела ручьём, я увидел огненного серафима – такого, как он описан у Дионисия Ареопагита – о шести крылах и с горящими очами. Я выжил и с тех пор служу Господу нашему.
– Похвальное стремление. Ты мне покажешь как-нибудь след от той страшной раны на груди и на спине?
– Божьей волей она затянулась так, – сказал брат Улферт, – что не осталось и шрама.
– Удивительно. «Circatores» ты тоже стал по желанию явленного тебе серафима?
– Нет, по поручению архиепископа Гинкмара, – толстые губы брата Ульферта скривились в ухмылке. – Я не обязан отчитываться перед тобой, уважаемый визитатор архиепископа Кентерберийского.
– Напомню тебе, уважаемый брат Улферт, что Его Высокопреосвященство архиепископ Кентерберийский
– Я не убивал Иоанна Скотта, – сказал брат Улферт. – Более того, я не стал бы убивать его, даже если бы мне приказали. Я его любил.
– Я слышал о том, что бывают охотники, которые любят дичь, которую убивают.
– Я не охотник, – сказал брат Улферт. – Да, я был солдатом, много лет, с юности, на моей совести достаточно загубленных душ, на войне по-другому не бывает. Тебе не важны причины, по которым я стал монахом, они не имеют отношения к делу. Опять же не вникая почему, я оказался в школе Фульдского монастыря, основанную Рабаном Мавром (24). Я прочитал много книг и чем больше я читал, чем быстрее строгая и точная картина мира, которую я хотел видеть в своём воображении, рассыпалась как разбитая мозаика. Я понял, что требуется поводырь, который проведёт меня через философские дебри, иначе я сойду с ума.
– На континенте много великих учёных, которые способны разъяснить премудрости мира увлечённому уму.
– Много, – сказал брат Улферт. – Но случилось так, что когда жил в монастыре Пруденция в Труа, разбирая архивы, я случайно наткнулся на этот трактат Эригены «О божественном предопределении», из-за которого было столько яростного шума двадцать лет назад. Это был всего лишь фрагмент свитка, случайно сохранившийся после Высочайшего повеления о сожжении. Меня поразила чеканность слога: «Природа есть суть и не суть. Суть есть то, что мы видим, осязаем и понимаем. Не суть – то, что не подлежит постижению умом, но из неё проистекает всё сущее, поэтому суть всегда вторична по отношению к не сути. Всё, что мы можем познать, это то, что мы есть, но никак, что мы есть такое. Когда человек познает, что он есть такое, он теряет тело и превращается в Божественный Свет. Всё происходит из ничто и в ничто возвращается обратно. Будем верить, что существует единое вечное предопределение Господа, направленное лишь к тому, что есть, но никоим образом – к тому, что не есть».
Я внимательно смотрел на взволнованного брата Улферта. Не похоже, что он лицедей. Свихнувшийся на пути познания Бога, пожалуй, да.
– В тот год, – продолжил брат Улферт. – Эригена переехал на остров. Скажу откровенно, этому факту немало способствовал мой патрон, архиепископ Гинкмар. Не подумай, что он считал Иоанна Скотта еретиком. Я однажды слышал, как он высказался об Эригене: «Он родился слишком рано. Наш век для простых нравов среди варваров, которые когда-нибудь возможно станут людьми».
– Ты сам вызвался быть соглядатаем? – спросил я.
– Эта мысль блуждала в окружении архиепископа Реймсского. Король Карл воевал в Италии и Гинкмар фактически являлся регентом во франкских землях. Архиепископ властный человек, царить он предпочитает в людских умах. И хотя франки пренебрежительно относятся к вашим крошечным королевствам за проливом, он полагал богоугодным делом, чтобы за Эригеной и там присматривал надёжный человек. Я же хотел следовать за учителем, которого втайне от всех избрал себе.