Эригена и не только
Шрифт:
– Ты слишком откровенен, чтобы верить тебе, – сказал я.
– Мне не обязательно верить, но подумай сам, уважаемый визитатор архиепископа Кентерберийского, если бы Гинкмар желал смерти Эригене, он легко мог удовлетворить своё желание, пока Иоанн Скотт жил в Галлии или переплывал на корабле пролив, сославшись на злодеяния норманнов. К чему такой замысловатый путь к греху, посылать наёмного убийцу в далёкий монастырь на острове, выжидать годами? Ведь когда Эригена уезжал по приглашению короля Альфреда, никто и не предполагал, что в результате он станет захолустным аббатом.
– В чём заключалась
– Следить за его жизнью, особенно, за тем, что он пишет. Никакого конкретного умысла, просто быть наблюдателем. Эригена был словоохотливый человек и радостно делился с братьями своими знаниями, так что мне повезло. Я стал его учеником без необходимости открываться, кто есть на самом деле. Предполагаю, что Иоанн Скотт догадывался о том, что я не так прост, как кажется на первый взгляд, но он был далёк от мирской суеты. И внимательно слушая его взгляды на мир, я понимаю, почему.
– Что же всё-таки произошло? – спросил я. – Обычная смерть пожилого человека или преднамеренное убийство?
– Его убили, – сказал брат Улферт.
– Ты знаешь, кто?
– Не знаю. Могу лишь догадываться.
– Расскажи подробно, – сказал я.
– В ту ночь мне было видение. Не первый раз, бывало и раньше, всегда один и тот же кошмарный сон – медведь с человеческой головой проламывает топором мой шлем. В монастыре Пруденция в Труа был один добрый брат, его звали Теодорик, он давал мне снадобье из трав, когда я начинал метаться в лихорадке, и видение уходило. Я очнулся перед рассветом, братья крепко спали в нашей общей келье, у меня невыносимо болела голова. Я решил подышать свежим воздухом, дверь в келью аббата была приоткрыта, из щели струился свет от зажжённой свечи. Я вошёл, Иоанн Скотт лежал на постели, в сердце торчал грифель.
– Такой? – я взял со стола один из остро заточенных грифелей.
– Такой. Я принюхался. Иоанн Скотт не дышал. Я сложил его руки на груди и вышел.
– Почему ты не стал будить братьев?
– Какой смысл? – сказал брат Улферт. – Их причитаниями Эригену не воскресить. Мне было ясно, что убийца кто-то из них. Я надеялся, что он проявит себя, когда узнает, что орудие убийства исчезло. Я забрал окровавленный грифель и спрятал в надёжном месте.
– И как? – спросил я. – Кто же из братьев стал нервничать?
– Никто, – сказал брат Улферт. – Либо они все в сговоре, либо искренне поверили, что Эригену наказал бог или дьявол за его вольные речи.
– Ты ведь говорил о смерти Эригены с братом келарем? – сказал я.
– Говорил и не раз. У брата Ансельма сложное отношение к Иоанну Скотту. С одной стороны, он его уважал, он начитан, знаком с трудами Аристотеля, любит рассуждать о той древней секте (25), что считала цифры основой мира. Чтобы ты знал, брат Ансельм неплохо знаком с греческим, не в той степени, чтобы быть переводчиком, но вполне достаточно, чтобы понимать написанное. С другой стороны, он абсолютно убеждён в том, что если постоянно смотреть на небо, то можно ослепнуть от увиденной картины. Надеюсь, ты понимаешь мою аллегорию.
– Не очень, – сказал я. – Может быть, братом Ансельмом руководила обычная зависть, один из главных человеческих грехов.
– Не думаю, – сказал брат Улферт. – Если бы он захотел, мог изложить свои взгляды на мир письменно,
– Ты согласен с этим мнением? – сказал я.
– Не согласен, – сказал брат Улферт. – Я считаю, что Иоанн Скотт пошёл вверх по лестнице познания, а блаженный Августин остался сидеть на нижней ступеньке, что никак не умаляет достоинств Августина. Великий Отец жил в иные времена. Это сейчас легко противопоставлять Христа дремучему Одину. А тогда великие умы неоплатоников царили в мире, с ними непросто было спорить о том, что есть истина.
– Я не первый раз слышу о слабости Эригены к древним философам, – сказал я. – Может быть, он тайный язычник?
На лице брата Улферта отразилось слабое подобие улыбки.
– Мне смешно тебя слушать, уважаемый визитатор. Разве для того, чтобы разобраться в себе и в мире, нужно отказываться от Христа? Я попробую объяснить тебе разницу между Августином и Эригеной. Первый полагал главной своей задачей, главной целью, сущностью всех своих рассуждений, показать, как человек может придти к блаженству под сенью Господа. Эригена, имея ту же цель, любопытствует частностями, для него самый этот путь не менее, даже, может быть, более важен, чем конечная благодать. В этом смысле, Августин проще и понятнее, его будут повторять и перечитывать, а Иоанна Скотта, вероятно, забудут. Это моё мнение, скорей всего, никчемное, как, возможно, и твоё мнение, и мнение брата Ансельма, и даже мнение Эригены. Бог нас рассудит, если сочтёт это нужным. Поверь мне, брат Ансельм – неистовый спорщик, но не убийца.
– Предположим, – сказал я. – Брат Ансельм сказал мне, что при омовении тела аббата он не видел никаких ран. Следовательно, он солгал. И следовательно, он покрывает убийцу и почему бы ему не находиться в сговоре с тобой?
– Тогда зачем мне говорить правду? – возразил брат Улферт. – Я мог ответить, что вместе со всеми вошёл на рассвете в келью аббата и увидел его отошедшим к Господу во сне.
– Действительно зачем? – сказал я. – Боишься видения, в котором медведь с человеческой головой разрубит тебя пополам?
– Эригену убили, – сказал брат Улферт. – И убийца должен быть наказан. Это справедливо.
– Ты говорил брату Ансельму о том, что спрятал окровавленный грифель?
– Нет, не говорил. Я не сомневаюсь в его невиновности, но также допускаю, что брат Ансельм мог подумать худое про меня. Это огорчило бы его, а мне очень нравится с ним разговаривать. Здесь вообще можно разговаривать только с ним и, изредка, с братом Тегваном.
– Но увидев рану на теле Эригены, он прекрасно понял, что совершено злодеяние, – сказал я. – Ты сам говоришь, что брат Ансельм не дурак, он должен был кого-то заподозрить. Получается, что он покрывает убийцу, скрывая правду от меня.