Эрлик-19
Шрифт:
– Возможно, и не все, – больше для себя ответил Калман и взял тарелку в руки.
Медсестра довольно быстро ушла, и ему вновь пришлось остаться наедине с собой. Каждый новый день он старался узнать судьбу своих друзей или хотя бы охотников, потому как понимал, что единственная встреча, на которую можно было рассчитывать, могла состояться только в этой лечебнице, однако спустя почти неделю его пребывания здесь этого так и не произошло.
Вечером того же дня у них по графику, как и всегда, состоялась общая терапия. Заключалась она в том, что всех пациентов выводили в большой общий зал, затем включали маленький, висящий высоко под потолком вещатель на полную мощность и усаживали всех пациентов по периметру. Через еще пару минут начинали раздавать потрепанные временем шахматы или шашки, иногда карты – кому как повезет. Калман
– Привет! – уверенно сказал кто-то возле него и, видимо, сел рядом.
Калман очень осторожно осмотрел своего нечаянного соседа. Многие до этого пытались пообщаться с ним здесь, но любой разговор всегда заканчивался его отстранением. Ненужные пересуды о войне, о победах их армии или о том, что они ни в чем не виноваты, его не сильно интересовали, однако этот "новый гость" явно был другим. По его внешнему виду было понятно, что он довольно недавно вышел из пункта контроля. Верхняя часть головы и челюсть были перемотаны плотными бинтами, кожа на лице синела, а на носу светился ярко-розовый пластырь. Понять, кто перед ним было сложно, но человек, был явно крупным.
– Привет, – осторожно ответил Калман и осмотрел стоящих в ряд медсестер напротив.
Как бы хорошо ко всем этим девушкам он не относился, внутренне, он, конечно, понимал, что они непрестанно за всеми ними наблюдают.
– Не смотри туда, – сказал вдруг сосед и сделал вид, что уставился в вещатель.
– Ты кто? – уже совсем тихо спросил Калман.
– Я – Хантер. Тот, с кем ты беседовал в лесу тогда.
Калман всего лишь на секунду замер и сжался, но потом также повернулся к вещателю и сделал вид, что тоже заинтересован.
– Как там Алма и Ган? Ты что-нибудь знаешь о них? – почти губами произнес он.
– Нет. Всех держат по отдельности. Как ты выбрался?
– Понятия не имею. Думаю, от страха наврал с три короба.
– Все врали, но ты, видимо, попал сюда раньше всех нас.
– Наверное, глупо сейчас начинать оправдываться, меня взяли позже остальных, и я, к сожалению, не знаю, как доказать, что не предатель, но это точно не так.
– Да, успокойся. Предатель здесь и не появится.
– Почему?
– Их обычно сразу отправляют по этапу, без суда и следствия, но только по бумагам, а в реальности просто отпускают.
– Ты откуда знаешь?
– Я когда-то работал в таком же месте.
После этих слов Калман буквально стиснул ладонью коленку, на которую вроде до этого просто облокотился, а потом как-то слепо, но еще более внимательно уставился в вещатель.
– Не бойся, – немедленно отреагировал на его поведение Хантер. – Я давно не из них.
– Хотелось бы думать.
– Будь я из них, ты давно был бы уже мертв.
Ответить не получилось. Хантер быстро встал и пересел к какому-то одиночке с шашками, затем приветливо поздоровался с ним за руку, и они начали играть. Смотреть внимательно в ту сторону не стоило,
Следующие несколько дней прошли в прежнем режиме, с той небольшой разницей, что теперь Калман искренне ждал общей терапии. Однако, как бы он не надеялся, Хантер больше близко не подходил, да и вообще вел себя слишком отстраненно по отношению к нему, однако теперь чересчур приветливо по отношению к остальным. Понять такую стратегию было не сложно, все здесь, вплоть до медсестер, наверняка знали, что они из одного уголовного дела, но самому Калману всё равно было очень тяжело. Ему уже просто физически необходимо было знать, как там Алма и Ган, и даже не смотря на то, что Хантер сказал, что ничего о них не знает, ему всё равно хотелось услышать хоть какие-нибудь подробности.
Понимание того, что в действительности происходит, случилось совершенно внезапно. Калман не запомнил, когда конкретно это произошло, да и ощущения дат у него не было. Каждый новый день был в точности похож на предыдущий и радовал только ярким солнцем в окне и неплохой едой. Единственное, что он запомнил, это то, что именно тогда, его полностью обследовали и вынесли однозначный вердикт – «здоров». В тот момент Калман не знал, радоваться ему или огорчатся, да и вообще, не успел об этом даже подумать. Сразу после осмотра всех больных срочно одели, затем вывели на небольшую площадку перед зданием и оставили стоять. Очень скоро массивные боковые ворота из соседнего здания раскрылись, и через них внутрь втащили огромную перемещающуюся виселицу с тремя петлями. Следом за ней вышел высокий худой мужчина в форме, с очень недовольным выражением лица. Он остановился поодаль, затем брезгливо осмотрел людей вокруг себя, а после достал бумагу и начал монотонно читать:
– За предательство родины, за пособничество неприятелю, за ненависть к нашему великому правительству, к смертной казни приговариваются: Алма Вачойкис, Ган Селерман и Кай Бэлт.
Калман от ужаса осознания происходящего окаменел. Он не верил в то, что это происходит на самом деле, ему казалось, что он ослышался. Да и тех людей, которых вывели после приговора из тех же ворот, он точно не знал. Они выглядели, скорее, как распухшие и местами окровавленные, изувеченные алкоголем и распутной жизнью бездомные, но точно не как его друзья. Все трое шли неуверенной походкой, и их постоянно подгоняли нецензурной бранью люди в форме. Уже на эшафоте их расставили возле веревок, накинули на головы мешки, потом петли и, не сказав больше ни слова, нажали на рычаг неподалеку. Пространство под ногами обреченных внезапно открылось, они рухнули вниз, потом еще какое-то время подергались и замерли. Больше он почему-то не помнил вообще ничего.
Очнулся Калман уже в своей палате. Там было тихо и удивительно светло, но на этот раз свет давало не солнце, а луна. Она словно специально светила в его небольшое окно своим огромным диском, как будто в надежде его увидеть. Он не стал сопротивляться, послушно поднялся с кровати и вошел в ее свет, но сразу после того, как это сделал, в голову тут же вернулись все страшные воспоминания. Те измученные люди, которых, как ему казалось, он никогда раньше не видел, их изувеченные лица, движение рычага, холщовые мешки, агония, предсмертный хрип. Калман невольно упал на колени и закрыл уши руками. Этот усталый и в то же время прощальный возглас вдруг оглушил его изнутри. Впрочем, даже сейчас, вполне осознав всё произошедшее, он отчаянно противился соглашаться с тем, что там были Алма и Ган. Вполне возможно, что это были просто полные тезки. На этой мысли он раз за разом запинался, и сразу после что-то глубоко внутри начинало кричать криком и царапало душу. На самом деле, Калман точно знал, что это были они.
В ту ночь он почти не спал, думал много, сложно и тяжело, и когда к нему рано утром заглянула всё та же медсестра и грустно объявила о том, что его вновь переводят в пункт контроля, даже не расстроился. Ему уже было наплевать. И это не было преувеличением, его окаменение после той страшной казни словно поселилось в нем и заполонило всё тело. Калман перестал бояться, перестал бороться и отныне был согласен со всем. Даже откровенный подвал со свободно гуляющими по нему крысами, в который его посадили сразу после лечебницы, Калмана совершенно не смутил. Немного удивило лишь то, что допроса в тот день, так и не случилось, но и об этом долго думать он не стал, просто забрался на дощатую койку и почему-то быстро заснул.