Еще одна из рода Болейн (Другая Болейн)
Шрифт:
— Ты моя жена. Теперь я тебя из рук не выпущу.
Анну я обнаружила в покоях королевы, за вышиванием. Придворные дамы взялись за огромную престольную пелену. Все это так напоминало королеву Екатерину, что я даже моргнула, чтобы прогнать наваждение. Потом я поняла, в чем разница — все дамы или из семьи Говардов, или наши избранные фаворитки. Самая хорошенькая, вне всякого сомнения, — кузина Мадж Шелтон, новая молоденькая представительница семьи Говардов при дворе, а самая богатая и влиятельная — Джейн Паркер, жена Георга. Да и вся атмосфера совсем другая —
К тому же в комнате мужчины. Королева Екатерина, воспитанная в строгом уединении испанского королевского двора, всегда держалась строгих правил, даже после стольких лет, проведенных в Англии. Джентльмены наносили визит вместе с королем, их встречали радушно, по-королевски угощали, но обычно они не задерживались. Ухаживания допускались только там, где не было надзора — в садах, на охоте.
При Анне стало куда веселей. В комнате немало кавалеров — сэр Уильям Брертон помогает Мадж подобрать по цвету шелк для вышивания, сэр Франциск Уэстон заглядывает Анне через плечо, восхваляя ее работу, а в углу Джеймс Уайвил что-то нашептывает Джейн Паркер.
Анна едва взглянула на меня:
— Вернулась? Ну как дети?
— Все в порядке, у них просто насморк.
— В Гевере сейчас красиво, — говорит от окна сэр Томас Уайетт. — Нарциссы, наверно, уже цветут?
— Да, — отвечаю наобум и тут же поправляюсь: — То есть распускаются.
— Но прекраснейший цветок Гевера здесь! — Он глаз не отрывает от Анны.
Она глядит на него поверх вышивания, замечает с вызовом:
— Мой цветок тоже распускается.
Смотрю то на Анну, то на сэра Томаса и ничего не понимаю. Как она может даже намекать на свою беременность, особенно при мужчинах.
— Хотел бы я быть пчелкой среди лепестков, — продолжает сэр Томас словесный поединок.
— И обнаружили бы, что лепестки плотно сжаты.
Джейн Паркер вертит головой от одного к другому, будто за игрой в теннис наблюдает.
Галантная игра вдруг представляется мне просто потерей времени, которое можно провести с Уильямом, еще одним маскарадом бесконечного придворного притворства, а я так изголодалась по настоящей любви.
— Когда мы выезжаем? — Я вмешиваюсь в любовную беседу. — Когда отправляемся в путешествие?
— На следующей неделе, — равнодушно отвечает Анна, обрезая нитку. — Думаю, едем в Гринвич. А почему ты спрашиваешь?
— Устала от Лондона.
— Вот неугомонная! — жалуется неизвестно кому Анна. — Только что вернулась из Гевера и снова хочешь куда-то ехать. Муж нужен, чтоб тебя укоротить, засиделась ты во вдовушках.
Подсаживаюсь на скамью под окном к сэру Томасу.
— Ничего подобного, смотри, я сижу тихо, как спящий котенок.
— Еще подумают, питаешь отвращение к мужчинам.
Придворные дамы в один голос смеются в ответ на это злобное замечание.
— Просто не хочется.
— Когда это тебе не хотелось? —
Я только улыбаюсь.
— А тебе никогда не хотелось, а теперь посмотри, мы обе счастливы.
Сестрица закусывает губу, я представляю, сколько резкостей она могла бы наговорить, но не решается — добрая половина слишком вульгарна, а другую слишком легко обернуть против нее самой, ведь и она была королевской любовницей.
— Хвала Господу за это, — благочестиво говорит Анна, склоняя голову над работой.
— Аминь, — подхватываю я столь же сладко.
Дни в Вестминстере при дворе моей сестрицы тянутся бесконечно. Уильяма я вижу только мельком. Как церемониймейстер, он всегда возле короля. Король проникся к нему симпатией, советуется относительно лошадей, часто ездит верхом в его обществе. Ирония судьбы — такой не подходящий для светской жизни человек — и в таком почете. Надо сказать, король охотно слушает откровенное мнение, во всяком случае пока оно совпадает с его собственным.
Только ночами мы с Уильямом наконец остаемся наедине. Он снял мансарду в старом доме как раз напротив дворца. Лежа без сна после любви, я смотрю на балки над головой, слышу, как птицы устраиваются спать в гнездах под соломенной крышей. Вся обстановка состоит из узкой кровати, стола и пары стульев. Больше ничего нет, больше нам ничего не нужно.
Просыпаться на заре, чувствовать его близость, восхитительное тепло, опьяняющий запах кожи. Я никогда не проводила ночь с человеком, который любил бы меня всем сердцем, любил ради меня самой — какое головокружительное ощущение. Быть с тем, кого обожаешь, — и не надо ни скрывать свое обожание, ни преувеличивать, не надо ничего рассчитывать, я просто люблю его, моего единственного возлюбленного, и он любит меня так же просто, страстно, естественно. Не могу понять, как выдержала эти долгие годы, расплачиваясь фальшивой монетой тщеславия и похоти, не зная, что совсем рядом — чистое золото.
Коронация Анны омрачена неистовой ссорой с дядюшкой. Я слышу, как он орет — она так возомнила о себе, что забыла, кому обязана своим нынешним высоким положением. Анна, самовлюбленная даже в ярости, положив руку на живот, объясняет, что мнит о себе не зря и очень хорошо помнит, кому обязана своим положением.
— Анна, побойся Бога, подумай о семье! — Дядя никак не может успокоиться.
— Забудешь о вас! Слетелись, как мухи на мед. Ступить некуда, обязательно споткнешься о Говарда с просьбой об очередной милости.
— Я не прошу, — оборвал он. — Я требую.
— От меня? Вы говорите с королевой!
— Я говорю со своей племянницей, и если бы не я, ее бы давно изгнали за позорную связь с Генрихом Перси, — брызгал слюной дядюшка.
Она вскочила на ноги, готовая наброситься на него.
— Анна, уймись! — вмешалась я. — Дядя, нельзя ее расстраивать! Ребенок!
Он по-прежнему жаждал крови, но сумел взять себя в руки.
— Конечно, ты права, — произнес с деланной вежливостью. — Сядь, Анна, и постарайся успокоиться.