Еще шла война
Шрифт:
— Не в моих силах, Архипыч, в такой тяжкий час отсиживаться сложа руки, — говорил он своим густым, с хрипотцой, голосом, по-медвежьи переступая с ноги на ногу.
Шугай покосился на него с насмешливой улыбкой.
— А при немцах, выходит, было под силу, Лукьян Агафонович?
— При немцах — другой вопрос, — значительно шевельнул тот бровями. Подумал и вдруг, посуровев, сказал с яростью: — Чтоб добывать герману уголек? Да нехай мои руки отпадут!
— А у меня, как видишь, не отпали, целы остались, — и Шугай как бы для убедительности показал
— Твои не работали на германа.
— Как это не работали? — удивился Шугай. — А кто шахтой руководил?
Грыза огладил бороду.
— Руководить-то ты руководил, Архипыч, не спорю, только вместо уголька твоего герман шиш получал.
Шугай так и впился в него глазами: откуда знает?
— Как, то есть, шиш? А кто вагонами уголь отправлял? А кто…
— Опять же, не спорю, ты отправлял, — спокойно остановил его Грыза. — Только по твоему велению тот уголек в пути-дороге на воздух взлетал.
— Да ты в самом деле знал или понаслышке? — уже требовательно спросил у него Шугай.
— Воистину знал, — клятвенно приложил руку к груди Грыза.
— Почему в таком случае в комендатуру не донес?
Грыза долго молчал, понурившись.
— Ну, так как же по части забоя, пущаешь или не пущаешь? — не расправляя нахмуренных бровей, спросил он.
Шугай смягчился.
— Ты не серчай, Лукьян Агафонович. Про меня тоже черт знает что балакали. Небось и ты косяком смотрел.
— Может, и косился, да только за предателя тебя никогда не считал, вот как ты меня.
— Я не сказал, что ты предатель, чего изобретаешь! — Шугаю уже стало казаться, что, возможно, Грыза и в самом деле только для видимости пристроился в молитвенном доме пресвитером, в действительности сочувствовал подпольщикам, а может, узнал обо всем после ухода немцев и теперь подлаживается. Все это постепенно прояснится.
И он разрешил Грызе работать в бригаде Богини.
— Только смотри, в бороде не запутайся, укоротил бы, — добродушно пошутил на прощанье. В ответ тот отозвался также шуткой:
— Я ее за воротник упрячу.
Бригада Ивана Богини очищала лаву от обрушений, надежно закрепляла, чтобы можно было приступить к добыче угля.
Грызе было тесно в забое. Выработки плохо проветривались, не хватало воздуха, и Лукьян Агафонович часто прерывал работу. Забойщики советовали:
— Ты, батя, в штрек бы спустился, свежаком подышал.
— Ничего, выдержу, — отвечал Грыза, — задышка у меня от без привычки. Сколько уже годов за обушок не брался… — И опять принимался долбить породу.
Бригадир Богиня, сурового вида лет шестидесяти человек, говорил забойщикам так, чтоб слышал и Грыза.
— Чего беспокоитесь за святошу, на дурик жиру наел, пускай сбавляет.
Лукьян Агафонович помалкивал и еще с большим усердием налегал на обушок.
Когда подоспело время кончать работу, Грыза сказал бригадиру:
— Вы идите с богом, а я свой пай должен дорубать. Иначе не могу, совестно.
— Как же ты один останешься? — удивился Богиня.
—
— Ну, дьявол с тобой, оставайся, — махнул на него рукой бригадир, — только учти, случится что, я за тебя не ответчик. Все свидетели.
Лукьян Агафонович добрых десять минут долбил породу без передыха, а когда почувствовал, что силы покидают его, отложил в сторону обушок, улегся на спину, прислушался. Глубокая звенящая тишина царила вокруг. Лишь где-то внизу, в откаточном штреке, неумолчно бормотал ручеек. Немного передохнув, Грыза пополз к штреку. Он знал, где искать сына, — в левом крыле горизонта, за конюшней.
Вот уже скоро месяц, как Лукьян Агафонович не видел Ерофея. А бывало, нет-нет да и заглянет в землянку. Приходил он по обыкновению в полночь. Чаще же встречались в заранее условленном месте, в железнодорожной посадке. Там старый Грыза передавал сыну припасенные продукты, и Ерошка отправлялся обратно к степному шурфу.
В последнее время Лукьян Агафонович несколько раз приходил в посадку, но так ни разу и не повидался с сыном. Возвращаясь домой, терзался догадками: то ему чудилось, что Ерошку привалило породой или залило внезапно хлынувшим потоком подземной воды, — в шахте такое случается, — то видел задыхающимся от гремучего газа… Всякое брело в голову. И когда уже иссякло терпение, решился на последнее: проситься у Шугая на работу. Он знал, что у него, у Грызы, не было сил рубать обушком, пошаливало сердце, и поотвык. Но ему обязательно надо было знать, что с сыном.
Лукьян Агафонович поспешно шагал по слякотному, наполненному дурманящим тленом штреку. У поворота, где узкоколейка сворачивала к западной лаве, встретил крепильщиков. Они подлаживали бревенчатую раму под кровлю, начавшую прогибаться. С кровли тонкими струйками просачивалась вода.
— Зря стараетесь, — безнадежно сказал он.
— Почему так думаете, Лукьян Агафонович? — узнал его один из крепильщиков.
— Сам должен соображать, — уже начальственным тоном заговорил Грыза, — рама без затяжек не удержит. Видишь, как вода напирает.
— И то правда: нудота, а не работа.
— Промокли до нитки.
— Значит, жди, вот-вот порода рухнет, — мрачно пообещал Лукьян Агафонович.
— А где возьмешь затяжек, десятник? На всей шахте поганенького обапола не отыщешь, — жаловался другой крепильщик.
Грызе льстило, что его назвали десятником. Так его величали многие годы, и чтоб не поколебать веры в свое начальническое звание, наставительно строго сказал:
— Умеючи и ведьму бьют. Пошарили бы в старых выработках — небось нашли. — И нетерпеливо, так, словно его ждало неотложное дело, зашагал своей дорогой. Когда отошел несколько шагов, услышал у себя за спиной: