Еще шла война
Шрифт:
— Скажи по правде, Сережа, разве это справедливо, что товарищ Шугай послал меня коловорот вертеть? — Королев, не понимая еще, о чем она хочет сказать, решил молчать. — Нечестно это с его стороны, — продолжала она. — Знает же, что до немцев я киоскершей работала, лимонадом всех поила, а он меня к кобылке в пристяжку. А почему так сделал? Не знаешь? — сощурила она глаза. — Не знаешь. А я, миленький Сережа, знаю. Я из тех девчат, про которых говорят: ты еще к вожжам не притронулся, а я уже на возу. Знаю! — убежденно повторяла она, — потому, что в партизаны
Королев выждал, когда она немного успокоилась, сказал:
— Так ведь надо же работать, Клава.
— А разве я говорю, что не надо? Работать буду, только не там, где заблагорассудится этому…
— На шурфе не одна ты работаешь, там такие же…
— Такие, да не такие, — не дала ему договорить Клава. — Они все добровольно, а меня пихнул туда Шугай. — Щеки ее вспыхнули, а губы побелели.
— Успокойся, Клава, со временем все уляжется.
— Никогда тут не уляжется, не успокоится, — убежденно приложила она руку к сердцу, — никогда, Сережа, родненький… — В это время в дверях показался Шугай. Он, видимо, расслышал последние слова Клавы, подозрительно улыбнулся.
— Простите, не помешал?
— Заходи, заходи, Николай Архипович, — выбираясь из-за стола, сказал Королев, — Клавдия Лебедь к тебе с серьезным разговором.
Шугай уселся за стол, снял кепку, вытер смятым платком крепкую лысеющую голову, спросил:
— Небось насчет буфетика явилась, Клавка, успела уже прозондировать? — осуждающе крутнул он головой.
Клава не поняла его.
— Что еще за буфетик? — Глаза ее смотрели остро и цепко.
Шугай с усмешкой покосился на нее, не переставая тереть порозовевшую пролысину.
— Хватит прикидываться, — сказал строго. И уже Королеву: — орс решил буфет при столовой открыть. Жаль только, вот этого не будет, — красноречиво щелкнул он по горлу.
— Свою принесете, — подкинула Клава.
— Да, было такое… со своей поллитровкой в буфет хаживали, — будто с сожалением сказал Шугай и опять насмешливо: — Так что, на буфетик прицел имеешь, Клавка?
— Сами торгуйте в нем, — сердито отвернулась от него девушка, — у вас комплекция подходящая, ко всему на пенсию пора.
Королев едва сдержался от смеха: ну и колючка!
— Не тебе считать мои годы, — обидчиво и сурово прикрикнул на нее Шугай, и уже требовательно: — У тебя какое ко мне дело, Лебедь?
— Имеется дело, — не смутившись его начальственного тона, спокойно сказала Клава, — наша кобыла Берта здорово скучает, — глаза ее сузились, смотрели остро и тонко насмешливо, — ей бы жеребчика, а вы, Николай Архипович, меня к ней в пристяжку.
— Мне некогда с тобой лясы точить, Лебедь, — холодно сказал Шугай. — Выкладывай, зачем пришла,
Клава по-бабьи скрестила руки под грудью.
— Ну хорошо, Николай Архипович, о деле, так о деле: буфетик доверите?
Шугай перевел взгляд с нее на парторга, как бы говоря: видал такую зануду! И чтоб отвязаться, пообещал неопределенно:
— Ладно, подумаем.
— А чего думать, — как будто удивилась Клава, — парторг здесь, уверена, что против меня он руку не потянет, а с председателем шахткома вопрос согласуете в рабочем порядке.
— Да отвяжись ты наконец, — вскипел Шугай и даже угрожающе привстал на стуле. Он понял, что Лебедь просто разыгрывает его с буфетом. — Говори, зачем пришла?
— Скажу, только уговор, — спокойно начала Клава, — станете возражать, клянусь, завтра на фронт убегу, — и торопливо обмахнула себя крестом.
Шугай, с трудом сдерживая на жестких губах усмешку, сказал:
— Ты же баптистка, Клавка, в молитвенный дом ходила, а баптисты не крестятся.
— Я такая баптистка, как вы князь, — отрезала Клава.
Королев рассмеялся. Улыбнулся и Шугай. Казалось, он уже примирился с ее задиристым тоном.
— Ну, выкладывай, чего хочешь? — потребовал он.
Клава, вдруг лихо подбоченясь и словно собираясь пуститься в пляс, перегнулась через стол к самому Шугаю, медленно, с издевкой выговорила:
— Вы, миленький Николай Архипович, на немцев работали? Работали. Уголек давали? Давали…
— Ну, ты!.. Болтай, да меру знай! — оборвал ее Шугай.
— Что, обидно? — в упор дерзко посмотрела на него Клава. — Мне тоже нелегко глотать всякие шпильки, — голос ее дрогнул, нижняя припухлая губа поджалась, подбородок поморщился. — Будто не знаете, почему я к баптистам ходила… — уже с трудом выговорила она.
— Ну ладно уж, ладно, Клава, знаю, чего там… — опасаясь слез, поторопился успокоить ее Шугай. — Что ты, собственно, от меня хочешь?
Клава, не меняя наступательного тона, сказала:
— Работать, как все, хочу, уголь рубать. И чтоб сектой глаза не кололи.
— Так, — сказал Шугай, словно подытоживая что-то в своих мыслях, — что касается секты, Клава, людям языки не завяжешь; уголь рубать ты не способна: физической силы маловато. В буфет тебя, ясное дело, не посадят, — размышлял он вслух. — На эту должность старуху какую-нибудь устроят или инвалида. — И вдруг спохватился и довольно звучно хлопнул себя по лбу: — Стой!.. В коногоны пойдешь?
Лебедь молча, в изумлении посмотрела на него.
— Что, не знаешь коногонов?
— Знаю, чего там, — неуверенно ответила Клава, — в книжках про них читала. Отчаюги!
— А ты что, из робкого десятка?
Клава смущенно промолчала. Шугай продолжал:
— Жди, когда электровозы в шахте забегают, а уголек уже завтра возить придется. Не впрягать же баб в груженые вагонетки. Правда, можно бы назначить коногоном Кирея, да стар он, не управится.
Клава знала Кирея — нелюдимо-хмурого, сухонького старикашку.