Еще шла война
Шрифт:
— На худой конец можно бы назначить коногоном Остапова внука Тимку, — раздумчиво говорил Шугай, — лошадей он любит, но опять же — еще пацан. В шахту таких не велено допускать. А ты бы, Клавка, наверняка справилась с этой должностью. Характер у тебя подходящий, и ко всему — Берта привыкла к тебе. Гоняли б вагончики по штреку за милую душу!.. Правду говорю, парторг? — ища поддержки, взглянул он на Королева.
Тот в ответ неопределенно повел плечами: чтобы в шахте коногонила женщина, такого он ни в жизни не встречал, ни в книжках не читывал. Клава молчала, не решаясь что-либо ответить начальнику шахты. Шугай,
— Правда, свист у тебя отсутствует, Лебедь, а коногон без свиста — все равно что паровоз без гудка: никто ему дороги не откроет.
— Это какой же свист? — оживилась Клава.
— Коногонский, — сказал Шугай. — Коногоны, знаешь, как свистят — звон в ушах.
— Знаю, чего там… — улыбнулась она, — вот так!
Клава вложила три пальца в рот, надула щеки. Пронзительный, раздирающий уши свист заполнил комнату. Шугай невольно зажмурился.
— Да ну тебя ко всем!.. — замахал он на нее руками. — Я думал, что ты богомолка, смиренная, а ты, оказывается, соловей-разбойник.
— Вы меня еще плохо знаете, Николай Архипович, — с легкой обидой сказала Клава, — а за секту кому только не лень, тот и корит. И вы нет-нет да и подольете масла в огонь…
— На тебя сколько горючего ни лей — не сгоришь, — сказал Шугай и спросил. — Так что, согласна?
— Была не была, попробую! — с какой-то отчаянной решимостью сказала Клава. — Когда приступать?
— Долго ждать не придется. Вызову.
Клава сделала широкий жест рукой, как в старинном танце, и вышла.
— Ну и девка!.. — сказал Шугай. — Ты еще не знаешь ее, парторг.
Трудно было уловить точную интонацию, с которой были произнесены эти слова, — хвалит Шугай Клавдию Лебедь или осуждает.
Королев действительно многого не знал об этой девушке.
Воспитанная детдомом, бойкая продавщица прохладительных напитков, модница, веселая, дерзкая с поселковыми парнями — вот, пожалуй, и все.
Она осталась на оккупированной территории случайно. Эшелон, в котором ехала Клава, где-то за Ясиноватой разбомбили немецкие самолеты. Оставшиеся в живых разбрелись, кто куда. Клава вернулась на «Коммунар».
Пришла в общежитие в свою комнату и ужаснулась: матрацы выпотрошены, железные кровати перевернуты, тумбочка и стулья куда-то исчезли, яркие бумажные цветы и открытки кинозвезд разбросаны по затоптанному полу. Оставаться здесь было страшно. Выйти на улицу тоже опасалась: прошло несколько дней, как поселок заняли немцы. Села на железную кровать, уткнув лицо в руки. Не успела подумать, как же ей быть, вдруг раздался оглушительный взрыв. Оконные створки распахнулись, со звоном посыпались стекла. За первым взрывом последовал второй, третий… Клава подхватилась и выбежала в коридор. Очередной взрыв настиг ее на последних ступеньках лестницы. Она упала, скатилась к порогу и, не почувствовав ушибов, сейчас же вскочила. Бежала по пустынной улице, сама не зная куда. Страх, как слепую, бросал ее в разные стороны. И когда сердце зашлось и ноги обессилели, кто-то окликнул ее. Клава на бегу остановилась, осмотрелась, но никого не увидела. Голос опять позвал, и она из последних сил бросилась в распахнутую калитку ближайшего двора. У открытых, обитых ржавеющей жестью дверей погреба
— Чего мечешься!.. Давай сюда, в укрытие.
Клава кинулась к человеку и попала ему прямо в руки. Он помог ей спуститься по каменным ступенькам. В подвале густо пахло застоялой сыростью, огуречным рассолом, проросшей картошкой и было до того темно, что Клаве показалось, будто всю ее вдруг опеленали отсыревшей черной ватой. Человек закрыл за собой тяжелую скрипучую дверь, тряхнул спичечной коробкой, чиркнул.
— Садитесь сюда, — указал он горящей спичкой на бочонок. Не успела она разглядеть своего спасителя, как спичка внезапно погасла. Он опять чиркнул. Поднес горящую спичку к восковому огарку, и в погребе посветлело. Перед Клавой стоял невысокою роста коренастый человек в сивой каракулевой шапке, надвинутой на самые брови; лицо испитое, усы и бородка растрепанны. На плечах поверх какой-то толстой одежды красивый халат с длинными широкими рукавами и запашными полами. Первое, что она подумала об этом человеке, было: «Что он себе вообразил, куда вырядился?»
— За свой погребок я спокоен, — говорил он, причмокивая губами. — Сколько разов немцы бомбежки устраивали, а вот, как видишь, все цело. А теперь наши нагрянули, и опять же бог миловал…
— Будто у них только и заботы, что о вашем погребе, — буркнула Клава.
— Что верно, то верно, — согласился он и опять причмокнул. — Только посудите сами: погреб забойщика Перебейноса разбомбили? Разбомбили. И Лисицыному непоправимый вред причинили. А мой, как видите, цел. Выходит, мой погребок удачливее других, — заключил он, совсем довольный.
«Галактион Бурлак», — метнулось в ее голове.
Хозяин погреба срезал ножничками обуглившийся фитиль на огарке свечи, и в погребе на какое-то время будто раздвинулись заплесневевшие стены.
— Я вас, представьте, сразу узнал, — сказал он. В его запавших, почти невидимых глазах вспыхнули быстрые проницательные огоньки.
— А чего б и не узнать. Меня все здесь знают, — сказала Клава, стараясь не глядеть на него.
— Это верно, — словно обрадовался ее признанию Бурлак, — недаром сказано: дорогой перстенек, как ты его ни испачкай, все равно блестит.
Он уселся на бочонок рядом с Клавиным и осторожно, почти на шепоте спросил:
— Как же оно свершилось, что эшелон укатил, а вы остались?
— Разбомбили нас.
— Ай-яй, вот беда-то — сострадательно зачмокал губами Бурлак. — И, наверно, убитых — пропасть.
Клава кивнула и опустила глаза.
— И вас небось ранили?
— Убили б — легче было, — мрачно отозвалась она, сдерживая слезы.
— Ай-яй… Такая молодая и такое говорите, — пожурил ее Бурлак. — Вы еще в полном цвету. Все ваше впереди…
— А что моего впереди? — повысила она голос. — Война! От нее хорошего ждать нечего ни молодым, ни старикам.
— То еще бабушка надвое гадала, — хитровато ухмыльнулся он. — Не было такой войны, чтобы один только вред причинила человеку. Иные, наоборот, в войне воскресают, новую жизнь обретают…
— Кто же они такие эти человеки? — сердито изумилась Клава.
Бурлак в затруднении пошевелил бровью.
— Ну как — кто? Люди…
— Не люди то — звери! — зло оборвала его Клава. — Я б на таких своими руками петлю накинула.