Еще шла война
Шрифт:
— Скажи, Степанович, говорил с нашим?
— Говорил, — догадываясь, кого она имеет в виду, ответил он.
— Ну и что?
— А почему не спрашиваешь, как с ним говорил?
— Знаю, как ты умеешь говорить с такими, потому и не спрашиваю. Ершится?
— Ясное дело. Партизанская струнка сказывается.
— По-моему, секретарь, с такими надо пожестче, тогда они будут к людям добрее, ласковей…
В дороге Туманов думал над словами старой большевички: к людям надо быть добрее, ласковей… Права, тысячу раз права! В ласке, пожалуй, в данное время никто не нуждается, а вот внимание,
Думая, Петр Степанович все время мысленно возвращался к Чернобаю. Он, он во многом виноват! Когда стало известно, что управляющий решил уволить главного инженера Круглову, вызвал его к себе. Состоялся серьезный разговор. И до этого он ни один раз предупреждал Чернобая, чтоб не администрировал. Требовать — это не значит запугивать, грубить. Чернобай как будто соглашался, но продолжал руководить по-своему.
Вот и решай, как с ним быть. А знал: надо с чернобаевщиной кончать, и чем скорее, тем лучше.
Часть третья
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Партийное отчетно-выборное собрание затянулось допоздна. После доклада начались прения. Они длились вот уже более часа. Накал критики сказался сразу же. Опустив голову, точно все, что говорилось, нестерпимо обжигало, Шугай круто побагровел, и мелкий пот выступил у него на лбу.
Обернувшись к секретарю горкома, он, деланно веселея, подмигнул:
— Здорово дают! — И тут же спросил: — А случаем не перегибают, как думаешь, Петр Степанович?
— Все правильно!
— Правильно-то правильно. Да только критиковать надо с пользой. А то они Шугаю синяков да шишек понаставят, а дело от этого не покрасивеет.
Шугай низко наклонился к столу и стал торопливо что-то записывать в блокнот, как бы всем своим видом говоря, что ничего, мол, в долгу не останусь, мне тоже предоставят слово.
Королев искоса поглядывал на него.
— Ты когда выступаешь, Николай Архипович?
— Успею еще. А что?
— Просто спросил.
Но Королев спросил неспроста. Он знал, что выступление начальника шахты разожжет еще больший огонь критики.
С трибуны допекал Шугая председатель шахткома Горбатюк.
— …Товарищ Шугай, можно сказать, и пропадает в шахте. А мог бы выкроить какой час и поинтересоваться, как живут люди. Трудностей у них хоть отбавляй,
— Будь помоложе, небось не прошел бы сторонкой.
В помещении стало шумно.
Выждав тишины, Горбатюк продолжал:
— В общежитии холодина, мороз цветы разрисовал на окнах. А Шугай вломился в амбицию и не отпустил средств на ремонт печей. А кругленькую сумму отвалил на шторы для своего нового кабинета.
— Ложь! — крикнул Шугай и даже заметно побледнел. — Шторы куплены для красного уголка. Ты, шахтком, лучше расскажи, как защищаешь прогульщиков и лодырей.
— Все расскажу, — отозвался Горбатюк, не сбавляя горячности.
Шугай опять склонился над блокнотом. Затем, овладев собой, уселся поудобнее и, глядя на всех сразу невидящими глазами, старался сохранить достоинство. Но по тому, как он нервно перебирал пальцами, видно было — не малых сил стоило ему это спокойствие. Делая вид, что слушает председателя шахткома, Шугай думал о своем: шторы он, действительно, разрешил своему помощнику приобрести для вновь отремонтированного кабинета, но когда о них вспомнил Горбатюк, сразу же сообразил, что сделал это несвоевременно, и тут же решил пожертвовать их красному уголку.
Горбатюк уступил место другому оратору.
Дождавшись своей очереди, вышел к трибуне Шугай. Понимая, что его возражения против того, о чем говорили ораторы, только бы вызвало лишнее недовольство и неприязнь к нему, он стал заверять коммунистов, что ликвидирует неполадки, примет необходимые меры, добьется перелома. В пылу выступления он и сам верил в то, что говорил.
— Опять обещаночки!
— Слыхали уже!
— Скажи лучше, когда покончим со штурмовщиной? — зашумели отовсюду.
Шугай начал было записывать вопросы, чтобы потом ответить на все сразу, но с места потребовали:
— Отвечай, чего писаниной заниматься.
И он едва успевал отвечать, с каждой секундой все больше чувствуя, как рвется его невидимая связь с аудиторией. Закончив выступление, он сошел с трибуны распаренный и, расстегнув воротник форменки, стал вытирать лицо и шею платком. Кто-то съязвил:
— Не учел наш начальник: вместо платочка надо было веничек банный прихватить, — и по рядам пробежал сдержанный смешок. Шугай тоскливо поморщился, спрятал платок и с принужденной сосредоточенностью стал слушать очередного оратора. Выступала Королева. Манера, с какой она обращалась к собранию, была подкупающе проста и состояла из вопросов, которые старая горнячка задавала и на которые сама же отвечала:
— …Наши люди рады, что избавились от фашистского ига, для них пришел великий душевный праздник. Трудятся не жалея ни сил, ни здоровья. А некоторые руководители, к стыду сказать, иной раз относятся к ним не по-людски. Ведь до чего дошло: как-то прихожу к товарищу Шугаю, чтоб подсобил солдатке Валентине Марусовой землянку отремонтировать. А он мне: так она, говорит, уголь не добывает, за что же ей ремонт? А того и не учел, что муж ее фашиста добивает и что у Марусовой ступню под час бомбежки повредило и для работы в шахте женщина непригодна.