«Если», 1998 № 09
Шрифт:
А сейчас Завулон далеко. Может, и не в Москве вовсе. Наблюдает, развалившись в кресле, за происходящим с помощью технических или магических средств и смеется. Был в моих рассуждениях какой-то изъян, нестыковка какая-то ерундовая, но времени обдумать все уже не оставалось.
Я влип. Капитально и окончательно.
Что бы я не сделал, меня ждет Сумрак.
Но нет, был, был у меня исчезающе малый, но чудовищно подлый шанс. Я же мог не успеть…
Максим убивает мальчишку, а я просто не успеваю ему помешать. А потом мы вместе мирно идем в штаб Ночного Дозора. Там он стихнет, задавленный железными аргументами
Я ведь не оперативник. Я сделал все, что мог. Даже сумел просчитать игру Тьмы, комбинацию, составленную неизмеримо мудрым… Мне просто не хватило сил, времени, реакции.
Максим взмахнул рукой.
Время вдруг стало тягучим и медленным, будто я вошел в Сумрак. Вот только краски не поблекли, даже ярче стали, и сам я двигался, с трудом раздвигая вязкий кисельный поток. Деревянный кинжал скользил к груди Егора, меняясь, то ли обретая металлический блеск, то ли окутываясь серым пламенем. Лицо Максима было сосредоточенным, лишь закушенная губа выдавала напряжение; а мальчишка вообще ничего не успел понять, даже не попытался отстраниться…
Я оттолкнул Егора в сторону — мышцы еле повиновались, им не хотелось совершать столь нелепое и самоубийственное движение. Для него, маленького темного мага, кинжал нес смерть. Для меня — жизнь. Всегда ведь так было, есть и будет. Что для Темного жизнь — для Светлого смерть, и наоборот. Не мною установлено…
Я успел.
Егор влетел головой в дверь подъезда, упал, схватился за голову, но я не беспокоился о его ушибах. Во взгляде Максима мелькнула почти детская обида.
— Он же враг! Ты защищаешь Тьму?
— А ты?
Это был бессмысленный вопрос, я просто тянул время. Максим не сомневался, что я Светлый, просто он сам был — белее белого. И у него не оставалось сомнений, кто должен жить, а кто умереть. Для защитника Тьмы исход один…
Взмах — и мерцающее лезвие кинжала устремилось ко мне. Я легко ушел в сторону, нашел взглядом тень, потянул — та послушно метнулась навстречу.
Мир посерел, звуки стихли, движения замедлились. Ворочающийся на ступенях Егор замер; машины неуверенно ползли по улице, судорожными рывками проворачивая колеса; ветви деревьев забыли о ветре. Только Максим не замедлился.
Он шел вслед за мной, сам того не понимая, что соскользнул в Сумрак с той же непринужденностью, с которой человек ступает с дороги на обочину. Сейчас ему было все равно: он черпал силы в своей убежденности, в своей ненависти — ослепительно светлой ненависти, в злобе белого цвета. Он даже не палач Темных. Он инквизитор. Куда более грозный, чем вся наша Инквизиция.
Нет, кажется, я был неправ… Но я не успел додумать неожиданную мысль, как он ринулся на меня в смертоносном броске. Я вскинул руки, растопыривая пальцы в знаке силы, простом и безотказном. Ах, как смеются молодые маги, когда им на занятиях впервые показывают этот прием, «пальцы веером»… Максим даже не остановился — его лишь чуть качнуло. Он упрямо наклонил голову и снова пошел на меня. Я уже начинал все понимать, но было не до этого — мне приходилось отступать, лихорадочно перебирая магический арсенал.
Агапэ — знак любви — он не верит в любовь.
Тройной
Опиум — сиреневый символ, дорога сна, — я почувствовал, как смежаются мои собственные веки.
Вот, значит, как он одолевает Темных. Его неистовая вера, замешанная на скрытых способностях Иного, работает, словно зеркало. Возвращает нанесенный удар. Подтягивает до уровня противника. А умение видеть Тьму и его дурацкий силовой кинжал дарует практическую неуязвимость.
Нет, конечно, он не всемогущ. Ему не отразить знак Танатоса и не отбить «белый меч Немезиды». Но тогда и мне конец, ну, может, чуть позже. До сих пор я не мог представить себе глубину и многоходовость интриги, всю ее омерзительную прелесть, всю жертвенную необходимость…
Мы порознь уйдем единственной дорогой, что всем нам суждена — в Сумрак. В тусклые сны, в бесцветные наваждения, в вечный мглистый холод. Мне не хватит сил назвать его врагом, но он уже счел врагом меня.
Мы кружили друг против друга, иногда Максим делал выпады — неумелые, он толком и не сражался никогда, он привык убивать свои жертвы быстро и легко. Где-то далеко-далеко я слышал насмешливый смех Завулона. Мягкий, вкрадчивый голос:
«Решил сыграть против Тьмы? Играй. Тебе дано все. Враги, друзья, любовь и ненависть. Выбирай свое оружие. Любое. Ты ведь знаешь итог. Теперь — знаешь».
Померещился этот голос или и вправду звучал, уже не имеет значения. Завулон близко…
Чуть не пропустил удар!
— Ты же и себя убиваешь! — крикнул я.
Кобура колотила по телу, словно предлагала выхватить пистолет и ужалить Дикаря парой серебряных ос.
Света, Светлана, ты хотела узнать, где наши барьеры, где граница, на которой мы должны остановиться, сражаясь с Тьмой… Где ты сейчас, посмотри и все поймешь…
Только нет никого вокруг, ни Темных, что выли бы в восторге, наслаждаясь дуэлью Светлых, ни наших, что могли бы помочь, навалиться, скрутить Максима, прервать наш смертельный сумеречный танец. Только неуклюже поднимающийся пацан, будущий темный маг, и неумолимый палач с окаменевшим лицом — незваный паладин Света. Причинивший зла не меньше, чем дюжина оборотней или вампиров.
Я сгреб холодный туман, струящийся сквозь Сумрак. Позволил ему всосаться в пальцы. И влил чуть больше силы в правую руку.
Белый огненный клинок вырос из ладони. Сумрак шипел, сгорая в собственном детище. Я поднял белый меч, страшное и неумолимое оружие.
Максим замер.
— Добро, зло, — я почувствовал, что губы мои искривились в судорожной гримасе. — Иди ко мне. Иди, и я убью тебя, будь ты хоть растрижды Светлым….
Содрогнулись бы маги, добрые и злые, впервые увидев возникающий из Сумрака огненный клинок.
А он просто пошел на меня.
Он шел спокойно, не обращая внимания на белый меч. А я ждал, удивляясь тому, как легко мне удалось выговорить то, что я и помыслить не мог и не хотел.
— Все не так… — успел сказать я.
Потом деревянный кинжал вошел мне под ребра.
Далеко-далеко в своем логове глава Дневного Дозора Завулон зашелся в смехе. Но эта картина истаяла, сменившись другой, такой же исполненной лжи…
Я рухнул на колени, потом — навзничь. Прижал ладонь к груди. Было больно, пока только больно. Сумрак возмущенно затрепетал, почувствовав живую кровь, и стал меняться.