"Если", 2010, № 5
Шрифт:
— Ипполита, — дядя редко называл меня полным именем, — ты действительно хочешь узнать? Прямо сейчас?
Я не ответила. Я сказала себе: вопрос риторический. Я знала: это не так.
Я вырвалась, схватила доску и сердито ринулась по пляжу за слабым утешением — последовать примеру математика Стива, которого волна как раз унесла в прибой.
Дверь снова распахнулась. Вошли двое, за ними третий. Что-то большое, но легкое неуклюже стукнулось сначала о косяк, потом
— Туда.
— Так?
— Да. Ну-ка придержи.
— А это где поставить? — спросили сдавленно, от натуги. Я услышала плеск воды в неизвестной емкости.
— Здесь.
За моей спиной опять замерли чьи-то шаги. Кто-то рванул мои руки кверху, и я взвыла. Боль была невероятная. Я решила, что мне вывихнули оба плеча. Но руки вдруг упали вдоль тела: цепь сняли со штыря.
— Что происходит? — спросила я, когда белое зарево слепящей боли немного потускнело. Собственный испуганный, заискивающий голос показался мне омерзительным. Никто не ответил.
Меня схватили за руки. Звякнули ключи, и мои оковы упали. Меня ухватили под мышки и потащили через комнату, слишком быстро, чтобы я пробовала идти сама; вялые кончики моих ступней чиркали по холодному бетону. Меня развернули, толкнули вниз на что-то твердое — деревянное. Затрещали застежки-велькро. Мои руки прижали к ровной поверхности. На запястьях, потом на щиколотках сомкнулись широкие ремни на липучках.
— Что вы делаете?
Ноги приподнялись. Привязана к доске, поняла я.
— Что вы…
На лицо хлынула вода. В первую секунду я сочла, что назначение этого душа — встряска. Но он не иссякал. Вода заполнила мой разинутый рот. Я сцепила зубы, но нечаянно прикусила надетый на голову черный мешок. Вода лилась в ноздри, затопила носовые пазухи, обжигая. Захлебываясь, я лихорадочно втягивала воздух, но вдохнуть никак не удавалось. Ужасный раздавливающий кляп мозжил горло, карябал верхушки легких. Я тонула. Меня умерщвляли водой. Обязательно надо вдохнуть, я должна вдохнуть, должна, долж…
Обливание прекратили. Я надсадно закашлялась. Потом горло и легкие, как наждаком, ободрал резкий, бурный вдох.
— Теперь ты все мне расскажешь. — Снова тот человек.
— Что… — Я поперхнулась. — Что вы… — Поток воды обрубил фразу, заткнул мне рот, пресек судорожные попытки дышать.
Невероятно. Я вот-вот должна была умереть. Нет, не так. Я уже была мертва: от меня не осталось ничего, кроме жгучей боли в груди и горле, в носу и животе. Я погибла; все, что во мне было человеческого, сгинуло, сохранился только животный, слепой, неуправляемый ужас, обреченная воля — они-то и ловили ртом воздух, хватались за соломинку, лишь бы не утонуть.
Воду убрали.
Я закашлялась, и меня вырвало водой. Горькая от горячей желчи, она залилась
Цепляясь за жизнь по настойчивому велению тела, я с трудом просипела:
— Все, что угодно. Я сделаю все, что скажете.
— Я сделала все, что сказал дядя Дэвид. Точно следуя предписаниям.
Я сидела на краешке кровати у отца в гостинице, в стандартном номере средненького буэнос-айресского отеля. Комната провоняла табаком: постояльцам дозволялось курить. Отец стоял у окна, раздвинув плечом тускло-желтые занавески, и смотрел на огни ночного города.
— Взяла посевной материал, — продолжила я. — И пробовала вывести жизнеспособную, стойкую векторную популяцию, но ни та, ни другая культура не привилась.
Он кивнул.
— Мы знали, что ты все проделаешь безукоризненно. Потому тебе и доверили последнее вливание. Должно быть, произошло загрязнение закваски.
— Зачем вообще вы начали впрыскивания? За несколько недель до срока! В конторе паника. Каждому понятно: что-то происходит. Весь мир в курсе. Сквозь пески пустынь пробивается водородное свечение!
— На других участках возникли сложности. Пришлось действовать, иначе момент был бы упущен. — Он обернулся от окна. — Прости, Лита. Теперь мы тебя вытащим. Сейчас. Сегодня.
— Черта с два, — ответила я. И встала. — Черта с два.
Казалось, он измучен до предела. Сказывались дальний перелет и определенно — гнетущая тревога. Красные глаза отца заставили меня заподозрить, что перед моим приездом он плакал. Он уперся в меня воспаленным взглядом:
— Здесь небезопасно. Даже Дэвид признает. Нужно…
— Четырнадцать лет.
— Я… — он не договорил и беспомощно уронил руки. В остановившемся взгляде забрезжило понимание, лицо стало скорбным.
— Четырнадцать лет, — повторила я. — Четырнадцать лет назад ты упросил меня ввязаться в эту безумную затею. Колледж, университет, лето залетом здесь, никчемная, бессмысленная работа с глубоко противными мне людьми, годы штурма служебной лестницы ради должности ведущего ученого-исследователя. Ни любовников, ни друзей. В ночь, когда умерла мама, я работала тут. Четырнадцать лет. Ради этого.
— Я знаю, Лита, — шепнул он. — Знаю. Прости. — Он помедлил. — Твоя мать никогда не сомневалась… я хочу сказать, она всегда знала, как крепко ты ее любишь.
— Почему я все это делала? — спросила я.
Я знала, что он скажет. Сегодня я хотела это услышать.
— Потому что ты особенная.
— Почему я особенная?
Отец вздохнул и присел на кровать. Теперь мы поменялись местами. Я отошла к окну и ждала с сумочкой в руках, как будто собиралась уйти, а он свесил руки между колен, сплетая и расплетая пальцы, сжимая кулаки.