«Если», 2017 № 01 (248)
Шрифт:
Он показал Дрозду рану на шее. Тот хмыкнул, вышел.
— Ах, Соловей, ах, пташка ловкая! — довольно повторял Сова, улыбаясь до ушей. — Есть и другие птицы окромя фини-стов!
А в глазах поигрывали холодные искорки — как же ты, прохиндей, в первый же день с пересылки дёру дал? И какой ценой? Не подведет ли свобода одного всю ватагу под острог?
Дрозд принес маленькую склянку с затычкой из перевоплощенного камыша.
— По пять капель на язык. Раз в день. Может, месяц, а может, и два — пока телесный запах не сменится насовсем.
Накрыли стол, выпили-закусили. Рахмет пересказал весь свой бесконечный день от и до, стараясь не упускать мелочей. Без доверия тех, кто рядом, ватажнику не выжить.
— И вот еще, — вдруг вспомнил Рахмет, — кто-нибудь скажет мне, что это такое?
Он положил на стол камешек-орешек, доставшийся ему на пересылке. Пока Сова вертел его в руках, Рахмет рассказал и об Алиме, и о Козяве.
Дрозд протянул к камню руку — и тут же отдернул ее, не сдержав крика. Пальцы его мгновенно налились багровым, как от ожога.
«Сбереги!» — вдруг вспомнился голос мальчишки. Рахмет спрятал орешек в карман.
— А парня я хочу выкупить. Не просто так он, вот поверьте чутью беспредельщика! Проснется, начнет права качать — пойдет свиньям на корм, ничего не узнаем.
«За беспредельное знание» — так называлось движение, к которому примыкало все больше древляных из тех, кого не устраивало место, отведенное судьбой. Они верили, что набрав больше знаний, древляные встанут вровень с остальными родами, выскочат из отведенной им колеи. Что теневые ничем не лучше остальных, что не только коренным и листвяным под силу постигать науки, что умения зависят от воспитания и образования не меньше, чем от принадлежности к роду.
«Переём» — Рахмет не любил это слово, твердое и негнущееся как беложелезный прут. Но именно с помощью переёмов ватага Соловья добывала средства, большая часть которых шла на поддержание тайных надомных училищ, оборудование испытательных и исследовательских, приобретение дорогущих научных и кудесных книг.
Но с каждым новым успехом росли и тревоги. Дом Мрило обоснованно полагал, что и мирные шествия, и все учащающиеся переёмы, и подпольные училища — лишь первый шаг к перевласти. Задержанных по кудесным делам ссылали тысячами.
Вложенное всегда возвращалось с лихвой — и не презренными гривнями, а светлыми умами, открытиями, смелыми шагами в неизведанное. Недавней гордостью ватаги стал Свод веществ, составленный в подпольной испытательной на Пресне древляным-рудознатцем Менделеем. Любое новшество, любое изобретение, догадка, придумка чтились беспредельщиками — а в каменном орешке крылась важная тайна, это почувствовали все.
— Вынуть заключенного с Таганки? — покачал головой Сова. — Да уж не в гривню встанет.
Но не отказал, а значит, согласился.
Добро
Угрюмый хозяин молча принял очередную месячную плату. Одна заёмка чем-то не приглянулась, и он долго крутил
Съемное жильё на Пресне он содержал с той же поры, как устроился учительствовать в служебное — предвидел, что однажды сыск выйдет на его след и Рахмету Подвееву придется исчезнуть из Марьиной Рощи навсегда.
Пустые необжитые палаты, пыль на подоконниках, скрипучий крашеный пол. Постепенно тут могло свиться уютное семейное гнездышко, но пока Рахмет чувствовал себя здесь не лучше, чем на пересылке.
Феодору привез Селезень, сам подниматься не стал.
— Ну, здравствуй, Кирьян Фадеевич. — Она неловко застыла на пороге с небольшим узелком в руках.
— И тебе не болеть, Аграфена Ратиборовна, — ответил он, привлек ее к себе, ткнулся носом в копну волос, закрыл глаза.
Навсегда, думал он. Застыть вот так навсегда, и чтобы не кончалось. Рахмет снисходительно относился к собственной жизни — благодаря отсутствию настоящего страха перед смертью он стал не просто предводителем ватаги, а Соловьём, дерзость и отчаянность которого уже вошли в былины. Но если и было что-то, ради чего стоило жить или умереть, то оно длилось сейчас, в это мгновение.
— Скажи, что теперь всё, — шепотом попросила Феодора. — Скажи, что заживем иначе! Как муж с женой, и чтобы детки, и чтобы ночью ты никуда не уходил, я устала бояться, Рахметушка! Скажи!
Он молчал.
— Новое имя — как новая судьба. Я научусь тебя Кирьяном звать, все сделаю, что хочешь, только давай уже осядем, а? Ведь не в нужде, ведь одного только схрона в саду на сто лет хватит! А я еще вышивать буду, и одежку чинить, здесь вокруг люд зажиточный — много, кому чего надо. И ты уроков возьмешь больше, тебя же дети любят, слушают… Мы хорошо будем жить, счастливо!
— Скоро, — ответил Рахмет. — Скоро, потерпи, радость моя. Предчувствие у меня: что-то важное для всех нас — совсем рядом. И будто долг у меня перед отцом. Пока не верну — покоя не будет.
— Какой долг?! — всхлипнула она. — За что? И как ты измудришься его отдать?
— Просто доделаю одно дело. Ты не застала, а отцу плохо было. Очень. Не по-людски это — отнимать у человека то, ради чего он живет. Обвинить в пустознатстве — долго ли? А отцу все было любопытно — и звезды на небе, и черепки в земле. Он хотел-то… Чтобы древляные открыли глаза, чтобы увидели смысл…
— Смысл — это к теневым, — осторожно возразила Феодора. — Каждому свое место в Древе мира, в том и смысл, нет?
— Корни питают Его, листва хранит Его, — издевательским тоном произнес Рахмет расхожее присловие, — ствол и ветви держат Его целым, а тень придаёт смысл Его бытию. Надменные мерзавцы присвоили себе всю суть, приравняли себя к смыслу существования всех остальных. Мы с тобой — суть Древо, неподвижная древесина, ствол и ветви просто держат всё остальное, а жизнь, настоящая жизнь — она у них, у них одних!