«Если», 2017 № 01 (248)
Шрифт:
Велесово Пристанище окружали заросли бузины и перевоплощённого репейника. Едва войдя под зелёные своды, Алим свернул на едва заметную тропку, уходящую в сторону от истоптанной дороги, и разбойники один за другим скрылись от посторонних глаз.
У самой стены собора обнаружилась узкая проплешина. Алим остановился и показал пальцем себе под ноги:
— Пришли.
Сыч, крякнув, извлёк из сумы небольшой ломик. Тяжёлый ржавый кругляш с оттиском единой водосточной сети со скрежетом вышел из выемок. Из круглой дыры колодца тянуло гнилостным смрадом.
Рахмет,
Алим, сын золотаря и внук золотаря, вёл ватагу уверенно, сверяясь с одному ему ведомыми приметами. Встав на четвереньки, они проползли под широкой каменной балкой подклетья, минуя низами очередное здание.
Дальше пришлось лезть в наклонный ход, скользя коленями по ржавой слизи, ползущей им навстречу по железному жёлобу. Потом лаз снова расширился и выровнялся, стены расступились вширь и ввысь, а сквозь толщу земли стали доноситься какие-то звуки сверху.
Сыч вдруг отстал от остальных, поравнялся с Рахметом. Настороженно закрутил головой, словно принюхиваясь.
— Иди-ка вперёд, — сказал он, — а я замкну.
Рахмет догнал Дрозда. Теневой был как всегда невозмутим, будто прогуливался в своё удовольствие по Стефановскому саду, а не в подземелье по другую сторону Кремлёвской стены.
Снова послышались странные звуки, теперь уже отовсюду. Алим пошёл чуть медленнее, Сыч подтянулся, и теперь ватага двигалась почти след в след.
В луче Совиной подсветки вспыхнули красные бусины, несколько пар.
Рахмет почувствовал, как вдруг опустело в груди, будто сердце сбилось со счёта. Он направил подсветку в сторону, и выхватил из темноты в паре шагов, на уровне своего живота, серо-бурую морду охранной крысы.
— Реш-реш-реш… — завёл Алим еле слышную песню.
Сыч сзади забубнил что-то своё, листвяное.
Толстобрюхие твари сползались отовсюду. Жилистые цепкие пальцы смыкались на корнях стен, ороговевшие когти высекали искры, встретившись с камнем. Умные, слишком умные глаза внимательно следили за непрошеными гостями.
По слухам, охранных крыс откармливали парной телятиной, не забывая каждый раз добавить ложечку человечьей крови.
— Реш-реш-реш… — твердил Алим.
И крысы не нападали. Что-то узнавая в бесконечном шуршании золотарева заговора, они принимали чужаков за своих, подземных — и поднимались на задние лапы, становились почти вровень с людьми, настороженно шевелили усами, обнажали огромные, в ладонь длиной, резцы.
Сквозь крысиную толпу, гуськом, гуськом, разбойники прошли пещеру до конца. Сыч то ли бормотал, то ли пел странную звериную колыбельную, и любопытство
Ещё поворот, и Алим остановился в полумгле перед лужей тухлой воды, достал из сумы моток верёвки. Рахмет нагнулся над лужей, посмотрел вверх. Там, саженях в трёх, золотисто светился широкий духовод, неучтённый вход в княжеский дворец.
… Намедни Алим объяснял так:
— Через стоки в книжницу хода нет — высоко она, под самым коньком. Выйдем в печную через помойный слив, оттуда путь — через три палаты: трапезную, гостевую и молельную. Из гостевой выход прямо на красное крыльцо, там стрельцы с секирами, но они спиной к дверям, лицом ко двору, главное не шуметь. А внутри, считай, никого не будет — князь со свитой на Ходынское поле с утра отбыл — лично проверить, всё ли к празднеству готово.
Вёл желтоватым ногтем по затёртым узорам чертежа:
— Там же и муравки в ход пойдут. Понизу нужны сонные, а дальше уже заградные, да погуще — назад другим путём пойдём. Из молельной лестница наверх, в княжьи покои, а витком выше — в книжницу. Перед покоями тоже всегда караул, вот тех бы надо без шума…
Замялся Алим, губу прикусил. А чего мяться-то, дело разбойное…
Зёрна спросонка звонкой россыпью скакали по натёртым плашкам узорчатого дворцового пола, застревали в стыках, закатывались под обитые сафьяном скамьи. Скоро-скоро начнут тихо лопаться хрупкие кожурки, из напитанного коренной смесью нутра полезут быстрые, хищные побеги, воткнутся, зацепятся за любую неровность. Вытянутся мясистые стебельки, набухнут клейкие завязи. И расцветёт гостевая сонным лугом, голова кругом… Тем временем разбойники бесшумно бежали вперёд, минуя опасную гостевую.
В молельной отдышались, перестроились, приготовились. Дрозд скинул замызганную телогрейку, стянул обвислые штаны и превратился в самодовольного дворецкого — ус подкручен, мелочам обучен. Извлёк из заплечного мешка мятый кафтан княжеских цветов, перебросил через локоть, да и устремился вверх по лестнице, вихляющей походкой и вздёрнутым подбородком показывая всем вокруг, как он недоволен.
Стрельцы у дверей княжьих покоев и шевельнуться не успели, а теневой уже распекал их как дворовую шпану:
— Вылупились, дармоеды! Кто с дозора уходил, я спрашиваю? Кто на княжью скамью своё седалище смердючее громоздил, а?! И где глаза были? Вы только посмотрите — день работы насмарку! Кто теперь утюжить будет — за день до празднества…
Зашуршало, стукнуло, всхрипнуло. С верхнего пролёта вытянулось долгой висячей каплей, а потом потекло медленной струйкой багровое.
Рахмет снова замыкал. Из припасённой баклажки он плескал себе в горсть, размачивая в кашу мелкие семена тутытама.
Сова первым переступил через лежащие поперёк лестничной площадки тела, с сожалением глянул на суровые запоры опочивальни и лёгкой рысцой через ступеньку побежал вверх. Улыбаясь и шёпотом напевая «Дверцу-дверочку», присел перед замочной скважиной.