«Если», 2017 № 01 (248)
Шрифт:
Феодора перетянула Алиму бедро своим платком. Пуля прошла навылет, кости целы, кровотоки тоже — заживёт рана, ещё пригодится нога в пляс да в поход. Через некоторое время боль отпустила, и мальчишка смог говорить.
Рахмет свернул с кольцевой прочь от Немеркнущей.
— Алим, — спросил он, — так что ты прочёл в Кремле?
— С чего начать бы… — Алим усмехнулся. — Мы не древ-ляные.
Рахмет едва не выронил вожжи.
— Или так, — продолжил мальчишка, — что такое орда?
— Орда — это ничто, — сказала Феодора. — Безлюдье, беспорядок, сумятица, идущая из-за края мира. То, что противно Священному
— Орда — это мир за краем, — сказал Алим. — Наши предки когда-то так испугались его, что усилием всех четырёх родов построили Плетень.
— Трёх, — поправил Рахмет.
— Мы не древляные, — повторил Алим. — Древо — это сам город, мир, общество. Мы — его цветы, лепестки, пыльца. Мы — путешественники, торговцы, искатели. Не в ста верстах вокруг Немеркнущей, а… не знаю. Понимаешь, есть и другие города — там, за Плетнём. Наверное, даже много городов. Может, целая сотня.
— За Плетнём — орда, смерть всему живому, — сказала Феодора. — Нет никакого четвёртого первоначала — только земля с её соками, воздух, полный духов и теней, и огонь с его светом. Твоим выдуманным «цветочным» просто неоткуда было бы черпать силу. Сказки для дурачков.
— Четыре двери в Кремле, — сказал Алим. — Так было договорено: старший кудесник каждого из родов мог разрушить Плетень по своему разумению. Однажды «цветочные» зароптали: не желали больше сидеть взаперти. А страх остальных родов оказался слишком велик. И когда стало ясно, что Плетень вот-вот падёт… Я не знаю, что тогда случилось — этого уже нет в книжнице. Думаю, что всех «цветочных» кудесников перебили в один день.
Вокруг стало как будто бы холоднее.
— Коренные превратили реки в болота, а может, листвяные спрятали их под землю. Теневые назвали воду соком земли, а «цветочных» сделали древляными. Они переписали священные книги, перевернули всё с ног на голову — лишь бы никто не покусился на Плетень. А когда пятьсот лет назад вокняжилась семья Мрило и извела всех бояр, невзирая на род, то некому стало и вспоминать, как всё было на самом деле.
Рахмет смотрел в темноту. Ему нечего было возразить, но ещё страшнее казалось — поверить. Он плыл сегодня по настоящей подземной реке. Кожа на его руках облезла, лицо покрылось бугристой сыпью. В стоки спускали любую отраву, произведённую человеком.
— Они не успели только одного — уничтожить ключ, способный расторгнуть Клятву Четырёх и разомкнуть Плетень.
Знак воды, кудесную икринку. Этот камушек достался мне от деда, а ему — от его деда. У нас трудно его отнять. Про нас не зря говорят: «Под корой — кора, а под той — дыра». Это лишь забытые навыки, утерянные кудесные умения. Нам должны открываться все двери, дороги — стелиться под ноги, звёзды — указывать путь. Но я узнал об этом только сегодня, и благодарен тебе, Рахмет, всей своей жизнью. Мы хранили икринку, не зная, что она есть такое. Оказывается, мне недоставало только нескольких слов! — золотарь похлопал себя по карману. — Надо лишь встать неподалёку от Плетня и произнести их.
Феодора сменила Рахмета на козлах. Неожиданно говорить стало не о чем. Уснул Алим, Рахмета тоже подхватил зыбкий тревожный сон.
К восходу солнца они уже приблизились к краю мира. Воздух впереди стал приобретать очертания — будто над далёкими холмами кто-то поднял завесу из невидимой ткани.
У Рахмета заныла шея. Он вспомнил
Можно было бы выпить любой браги, но вокруг расстилались лишь поля перепшеницы. Налитые колосья размером с локоть покачивались на уровне лошадиной головы. В вышине метались стрижи.
Шею дёрнуло, будто в рану засунули иглу. Рахмет принял у Феодоры вожжи, стеганул и без того уставшую лошадь.
Коляска мчалась по ухабистой дороге. Мелькали кусты, деревья, перелески, поляны. Спина лошади блестела от пота.
Высоко-высоко в небе замер чёрный крестик. В ране плавилось железо. Рахмет стискивал зубы и всё злее хлестал лошадь.
Длинные тени от невысокого ещё солнца там и сям перечёркивали дорогу. Рахмет привстал и обернулся. Ему померещилось, что далеко позади по дороге идёт человек. Из тени в тень. Шаг — и он чуть ближе.
Бока лошади вздымались как кузнечные меха. Колёса прогрохотали по брёвнам переправы через узкий ручей.
Финист медленно снижался, и уже можно было разглядеть его хищные обводы.
Лошадь потянула пролётку в гору и вдруг заскользила назад.
Алим побледнел как мел. Вытянул из-за пазухи сложенный вчетверо листок и протянул Рахмету:
— Беги! До вершины холма. Возьми икринку в руку и прочти всё слово в слово. А я тут… попробую что-то сделать.
Рахмет сунул бумагу за пазуху, спрыгнул на землю, Феодора следом за ним. Оглоед мотал головой, глядя, как финист спускается ниже и ниже.
И они побежали. Толстые стебли травы сочно хрустели под ногами. Рахмет почти не мог дышать.
За спиной пронёсся порыв ветра. Алим, привстав на одно колено, размахивал руками. Стремительно прибывала вода в ручье. Затопила берега, разлилась заводями, скрыла под собой переправу.
Евпат Скорнило стоял на противоположном берегу, раскинув руки, подобно первокнязю Стефану Кучко, защищающему свою Немеркнущую.
Воздушный хлыст, набирая силу, пробежал по лугу у него за спиной, легко перепрыгнул бурный поток и разорвал пролётку пополам. Взметнулись вверх оглобли, как ребёнок закричала лошадь, кувыркнулось тряпичной куклой изломанное тело Алима.
Скорнило шагнул в тень высокой ели, мостом пересекающую ручей, и вышел из неё у подножия холма, к вершине которого бежали Рахмет и Феодора.
Птица теневого сложила крылья и стрелой упала на Рахмета.
Чёрная лохматая тень взвилась навстречу финисту. Хрустнула в острых зубах тонкая птичья шея. Страшно закричал Скорнило, расцарапывая ворот кафтана. Оглоед мотнул головой, встряхнул безжизненный комок перьев.
Теневой рухнул на колени, кулём завалился набок.
Когда Рахмет опасливо приблизился к нему, начальник сыска судорожно дышал, вцепившись побелевшими пальцами в травяной ковёр.
— Не вздумай, — смог выдохнуть Скорнило. — Беды, и мрак, и орда…
Он зашёлся кашлем, свистя лёгкими как дырявым баяном. Рахмет знал поверье, что теневой, полностью приручивший фи-ниста, умирает вместе со своей птицей — но впервые наблюдал это воочию.
— Узнал толику, а решать за весь мир собрался, — рявкнул Скорнило, собрав последние силы. — Зря, думаешь, все кудесные сообща, не жалея себя, возводили Плетень? За ним — орда! Беззаконие, запустение, смерть! Сломай Плетень, и мира не станет, понимаешь ты, кора безмозглая?