Если любишь – отпусти

Винк Таня

Несколько раз в год к Ане подселяли особенных пациенток – и такой особенной пациенткой была Райка. Как было велено Иваном Терентьевичем, за четыре недели до «родов» Рая пришла с вещами во флигель, отгороженный от двора роддома невысоким заборчиком. За этим заборчиком она выгуливала «живот» в одно время с другими пациентками, но те к ней не приставали – да мало ли чего баба лежит отдельно? Если любопытствовали, ответ один: Анина родственница. Таких «родственниц» у Ани за год бывало штук пять, они не были беременны, но из роддома выходили с детьми. Знали об этом Иван Терентьевич, Эля, Аня и еще одна опытная женщина-педиатр, которая работала в их роддоме на полставки и во втором на ставке, а также консультировала по всей области. Врач эта была легендой – видела то, что другие не видели. Она спасала безнадежных недоношенных, составляла методические рекомендации по их выхаживанию и вскармливанию, писала статьи, выступала на конференциях. И, что было непостижимо,

видела признаки церебрального паралича в течение первых месяцев жизни младенца, а вылечить эту болезнь можно было только до седьмого месяца, – таким образом врач спасла от пожизненной инвалидности сотни детей. Врач эта и Иван Терентьевич дружили с давних пор и доверяли друг другу, потому отказных и просто брошенных младенцев – частенько мамаши убегали из роддома через окно в туалете – Иван Терентьевич показывал только ей. Она же, в свою очередь, присылала еще одного педиатра, свою ученицу, тоже опытную – а вдруг она чего не заметила, стара уже… Ученице этой ничего не говорили, она просто осматривала новорожденного и делала выводы. Вот так Иван Терентьевич помогал обзавестись детьми не одной паре, обреченной на одинокую старость, и это делало его безмерно счастливым. Он потом не один день летал по роддому, будто на крыльях, и иногда Эле казалось, что Иван Терентьевич вовсе не умудренный опытом врач, а мальчишка-шалун, радующийся игрушке, о которой давно мечтал.

Делали это так: потенциальная мама закрепляла на животе сначала крошечную подушечку, потом побольше, и так до семи-восьмимесячного размера подушки, то бишь беременности. Потом у мамы якобы определяли опасность ранних родов и госпитализировали. За два месяца, а то и меньше, в роддоме непременно появлялся ничейный малыш. Во-первых, рядом вокзал, и многие беременные женщины специально уезжали подальше от дома накануне родов, сами являлись в роддом – мол, вот она я, уже воды отходят. Или рожали прямо в вагоне, потом их везли в роддом, а уж из его стен они бесследно исчезали. Об Иване Терентьевиче, да и обо всем персонале шла добрая слава – значит, сироту они обязательно пристроят. Вот и пристраивали, но предварительно осматривали, потому что среди мамаш были не только алкоголички, но и психически нездоровые. Это не был доход – Иван Терентьевич этим жил и денег за это не брал, хоть ему и давали. Хотите помочь – пожалуйста, купите что угодно, от операционного стола и кувеза [1] до кастрюль и пеленок, ремонт помогите сделать – вон, крыша протекает, унитазы пора менять, двери плохо закрываются, окна рассохлись. Но большинство бездетных пар от благодарности просто падали в ноги врачу в буквальном смысле этого слова, потому что ничем больше отблагодарить не могли. Ну, еще мешком картошки, яблоками, овощами, курочкой, свининой.

1

Кувез (от фр. couveuse «наседка», «инкубатор») – приспособление, в котором поддерживаются оптимальная температура и кислородный режим; в него помещают недоношенного или заболевшего новорожденного.

Вот из таких была Райка, добрая душа, появившаяся на свет на хуторе в двадцать пять дворов, где за огородами текла речка, гуси плескались в ставке, а в центре был Хрещатик. Не улица, а перекресток, на котором влюбленные назначали свидание. Здесь повстречала Рая будущего любимого мужа – он к другу по детскому дому приехал погостить и прикипел к Рае, одарив преданностью и любовью, не растраченной за всю его тридцатичетырехлетнюю жизнь. Раечка полюбила сироту всем сердцем, а ее мамо, тато, дидусь и бабуся души в нем не чаяли и слова не сказали, когда влюбленные решили расписаться на пятый день знакомства. А чего тянуть? Райке тридцать, хватит в девках сидеть. Вот она замуж и вышла, но забеременеть не смогла. Жили вместе год, пять лет – любовь не угасала, нежность и внимание друг к другу росли, деток хотелось… Как-то приехала Райка в Харьков на базар и на обратном пути, ожидая автобуса, услышала, как две бабы разговаривают о хорошем докторе, Иване Терентьевиче, работающем в роддоме напротив пожарки, – мол, бесплодие лечит.

Вернувшись, поплакала Райка в очередной раз на плече мужа, и решили они вдвоем ехать к доктору. До города агроном подбросила, она как раз на совещание ехала. Иван Терентьевич принял Райку, назначил обследование для обоих. Обследовались, получили результаты – здоровы оба. Что ж такое? Прописал лекарства, начертил график благоприятных для соития дней. Полгода прошло, год – результат нулевой. Снова анализы, и снова оба здоровы.

– То Бог на нас прогневался, – хлюпает Райка носом.

Муж держится, только моргает часто и смахивает рукой предательские одинокие слезинки.

– Доктор, уважаемый, – Райка давится слезами, – а может, еще какие таблетки пропишете?

– Таких таблеток не бывает… – говорит Иван Терентьевич. –

Можно усыновить новорожденного.

– Усыновить? – Рая замолкает и во все глаза смотрит на мужа.

– Вы сначала обсудите это предложение, – говорит Иван Терентьевич, видя обычную для такой ситуации растерянность.

– Раечка, ну?..

И они все решают быстро, только им понятными взглядами. Они устали, они хотят определенности.

– Не будем мы ничего обсуждать, – произносит супруг через минуту, – мы готовы…

– Мальчика усыновить, – продолжает Райка, и глаза супругов вспыхивают радостью.

Иван Терентьевич пояснил, как все должно быть, и они согласились.

– Мы переедем на это время в Харьков, да, Раечка? – Муж улыбается. – Чтоб на хуторе никто не знал.

– Ага. – Она берет его за руку, и ее лицо заливает краска.

– Я читал объявление, что на тракторный рабочие нужны и семейное общежитие дают. И водители трамваев нужны. Ты не против?

– Нет…

– Рая у нас такая умная, быстро научится, – говорит муж Ивану Терентьевичу.

Все сложилось, и через четыре месяца, когда Рая вышла на свою первую самостоятельную смену, пошел отсчет «беременности»…

Муж приезжал к Райке каждый день, вечером или утром, в зависимости от смены. Привозил книжки, журналы и еду сумками, сидел долго, пока Аня не начинала сердиться – мол, дай человеку отдохнуть, ты ей уже надоел, да и не проведывают так долго и часто. Муж Раечки виновато втягивал голову в плечи – выросший в детском доме, он не мог перечить человеку в белом халате, целовал супругу, бочком топал к двери, пожирая глазами любимую, с минуту топтался на пороге и уходил.

– Такое впечатление, что Райка и вправду беременная! – сердилась Аня, хлопая руками по крутым бедрам.

Настроение ее было понятно, потому что жила Аня одна и ни семейного, ни материнского счастья не знала. К мужьям подруг и коллег она относилась сдержанно, а вот к мужу Эллы Михайловны с подозрением – по ее представлениям, муж не должен быть таким красивым, потому что красивые мужья всегда ходят «налево».

Юра «налево» не ходил, но о том, что приятели и коллеги ходят, знал, потому что рассказать в тесном кругу о страстном свидании считалось очень даже по-мужски. Но Юра так не считал. Во-первых, уж коль женат и гуляешь, то молчи – соблюди приличия и не унижай ни жену при посторонних, ни себя. Если влюбился, то не трепи языком, не унижай любовь. А во-вторых, он вообще не понимал, как можно сделать больно жене – женщине, которая отдала тебе всю себя и свою жизнь? Нет, он никогда не причинит боль Эле. Не только потому, что знает, каково это, когда предают, но и потому, что никогда не обидит любовь, чувство удивительное и невероятно зыбкое. С каждым днем он все сильнее влюблялся в Элю и не представлял себе жизни без нее. Почему так? Ответа не было, да его и не может быть. Ответ кроется в желании каждый день просыпаться рядом с Элей, держать за руку, целовать, шептать слова любви, пить чай, грызть яблоки, ходить в кино, смотреть, как она причесывается у зеркала, вдыхать ее неповторимый запах, видеть в ней тайну и знать, что никогда ее не разгадаешь…

А для Эли… Достаточно обнять Юрку, прижаться к теплой груди, уткнуться носом в ложбинку на ключице, и она чувствовала себя защищенной. А какого сына он ей подарил! Маленькое солнышко с его глазами – голубыми, пытливыми, смеющимися. А всякие там мысли… Ох, у какой женщины их нет?

С Юркой они познакомились, когда Эля по просьбе тети Поли проведала в нефрологическом отделении ее коллегу, майора эмгэбэ. Не просто проведала, а поговорила с лечащим врачом и заведующим, чем помочь, потому что коллегу готовили к операции по удалению почки. Юра лежал на соседней койке, ему как раз капельницу ставили. Бледный, худой, небритый, он то смотрел на нее испуганно и как-то по-детски, то проводил свободной рукой по волосам, то поправлял пижамную сорочку, то разглаживал складки на одеяле. Эля на него почти не смотрела – она разговаривала с майором, с замиранием сердца прислушиваясь к происходящему в ней. Однако о том, что творилось в душе, знала только она сама. Врач же Элла Михайловна, воплощение серьезности, в белом халате, колпаке, из-под которого едва выглядывали короткие вьющиеся волосы (она постриглась еще в эвакуации, во Фрунзе: вши одолевали, а после этого уже и не отращивала), внимательно слушала жалобы больного, ловя себя на мысли: «Какие у него голубые глаза…»

Уходя, Эля попрощалась со всеми, а голубоглазому кивнула. Кивнула и отвела взгляд, а через две недели, провожая из роддома очередную мамочку, увидела в вестибюле невысокого стройного мужчину в темно-сером элегантном макинтоше и широкополой шляпе – ну прямо американский актер из трофейного фильма, к тому же с огромным букетом роз.

«Наверное, забирать кого-то пришел», – подумала Эля: она не узнала в «актере» голубоглазого и продолжала наставлять мамашу.

Аня пеленает младенца, он уже превращен в белый кокон, перевязанный красными ленточками, мамаша с умилением смотрит на Элю и дрожащим от волнения голосом спрашивает: