Если любишь – отпусти

Винк Таня

Эле нечего было возразить – она прекрасно знала картину инсульта и боялась его пуще смерти. Смерть – это раз, и все, а вот инсульт… Можно стать беспомощным, овощем. Хуже нет. Хотя, кто знает, может, пусть что угодно, лишь бы жить.

– Значит, договорились: лежишь до пятницы – раньше я тебя не выпущу, так и знай, а потом в санаторий. Да-да, и не перечь.

В дверь просунулась голова старшей сестры:

– Иван Терентьевич, к вам пришли! Здрасте, Михална.

– Здравствуйте.

Голова сестры исчезла. Иван Терентьевич посмотрел на часы, снова коснулся руки Эли:

– Я

зайду позже, а сейчас велю тебя накормить как следует. Тебе уже можно.

– Как Рая?

– Да как… Нормально твоя Рая, вчера с детьми познакомилась. – Он расплылся в улыбке.

– С какими детьми?

– С дочкой и сыном. Не поверишь, – Иван Терентьевич выпучил глаза, – та латышка, что с поезда сняли, сбежала.

В это было трудно поверить. Хотя, вспоминая поведение родильницы, то, с каким равнодушием она смотрела на своих близняшек, можно было предположить, что она специально села на поезд Рига – Адлер. Такое уже не раз случалось – родит в поезде или на каком-то фельдшерско-акушерском пункте без документов, наврет с три короба про то, кто такая и откуда, полежит пару деньков – и поминай как звали. С одним ребенком хлопот никаких, его быстро пристраивали, если здоровенький, а вот с двумя… Их разлучать нельзя, они связаны между собой невидимыми нитями, которые рвать нельзя, это опасно для жизни близняшек.

Утром пришел Юра и после этого ходил каждый день. Давление подпрыгнуло еще раз до двухсот десяти на сто двадцать, но его быстро нормализовали, и Эля уснула. Засыпая, она видела, как в палату входит Юра, но уже ничего не могла сказать и понять, снится ей это или происходит наяву. Утром в пятницу Иван Терентьевич привел невропатолога, тот осмотрел Элю и сказал, что можно выписывать, что она «годна к нестроевой».

– Я пришлю Аню, пусть поможет собраться. – Иван Терентьевич вышел из палаты, и Эля принялась за завтрак.

Она ела манную кашу, когда прибежала запыхавшаяся Аня со стаканом чая в подстаканнике и жареным пирожком.

– Ох, столько сегодня на выписку! – Она плюхнулась на стул. – Я тут посижу, отдышусь, а то совсем загоняли. – Аня пригубила стакан. – Вчера вашу Райку выписали. Она просилась вас проведать, но Терентьич запретил.

– А как ее малыши?

– Да отлично ее малыши! – воскликнула Аня. – Рослые будут, крепкие. Мамо з татом приезжали, – сказала она с улыбкой, – сокрушались, что молока у Райки нет, во всем город винили – мол, жили б в селе, молоко было б. – Она снова отхлебнула чаю. – Привезли козье и заставили выпить, хи-хи… После этого свое обязательно появится. Заботливые.

– А что, нельзя было скрыть, что она не кормит? – с раздражением поинтересовалась Эля.

– Нельзя. – Аня мотнула головой. – Мама с ними жить будет. А как Райке с двумя? – Аня выпучила глаза. – Муж работает. Кто за молоком будет приезжать? Вот мама и будет.

– Она могла еще недельку у нас полежать.

– Терентьевич говорил ей – так нет же, по мужу соскучилась: он у нее, видите ли, неприкаянный. – Аня вздохнула.

Некоторое время они ели молча. Аня первая закончила перекус, поставила стакан на тумбочку, вытерла рот носовым

платком и, уперев руки в колени, уставилась в пол. Эля размазала масло по хлебу и уже собиралась откусить, когда услышала:

– Михална, тут такое дело…

Аня стряхнула с груди крошки от пирога и многозначительно посмотрела на Элю. Рука Эли с хлебом замерла в воздухе.

– Ну? Какое дело?

– Вы бредили.

– Бредила?

– Да, – Аня отвела глаза в сторону, – когда давление прыгнуло.

– И что?

Аня с шумом втянула воздух, медленно выдохнула и скрестила руки на груди.

– Аня, давайте, выкладывайте, какие секреты я разболтала всему миру? – Эля усмехнулась, а у самой сердце екнуло в нехорошем предчувствии.

Аня ерзнула на стуле:

– Ничего вы миру не сказали, тут только я была да… – Она кашлянула. – Да ваш супруг.

Лицо Эли вытянулось.

– Михална, – Аня прижала руку к груди, – вы это близко к сердцу не принимайте, потому что вам нервничать нельзя, но вам домой, поэтому лучше знать.

– Что мне надо знать?

В горле мгновенно пересохло. Эля положила хлеб на тарелку и села повыше в постели, сверля медсестру взглядом. Аня опустила голову и уставилась на свои руки, лежащие на коленях:

– Вы какого-то Шуру звали.

– Шуру? Хм, не понимаю… – Эля пожала плечами и из-под полуприкрытых век покосилась на Аню.

Внутри все мелко дрожало, а в памяти всплывали обрывки снов. Кажется, в одном сне… Или не в одном? Не важно… Она видела во сне Шурку, они были вместе. Ей было хорошо, очень хорошо, она радостно смеялась и плакала, она это помнит, потому что чувствовала все наяву. Так вот почему Юра вчера был такой хмурый, временами будто не слышал ее, переспрашивал. Она пыталась его развеселить – мол, все хорошо, она идет на поправку, скоро будет дома, скоро они будут вместе. При этом она многообещающе сжимала его руку, а он отводил глаза – мол, невеселый я такой, потому что не высыпаюсь, приходится работу домой брать. В груди все сжалось, Эля вздохнула с трудом.

– Михална, вы что? – Аня испуганно выпучила глаза. – Вы опять хотите приступ устроить?

Она схватила Элю за запястье и нахмурилась.

Эля открыла рот и вдохнула побольше воздуха, но легкие все равно не наполнились.

– Ох я и дура, – Аня осторожно положила руку Эли поверх одеяла, – ох и дура! Я сейчас. – И она стремглав выбежала из палаты.

Все время, пока Аня не вернулась со шприцем, наполненным хлорпромазином, Эля пыталась набрать в легкие воздуха, но они будто склеились.

– На правый бок! – скомандовала Аня.

Через пару минут легкие «расклеились» и Эля, вся мокрая от внезапно проступившего пота, смотрела на испуганное лицо акушерки.

– Михална, простите меня, дуру. Терентьичу не говорите, а то он меня со свету сживет.

– Не сживет, – слабым голосом возразила Эля. – А прощения просить не за что, вы хотели меня предупредить. Это правильно.

– Но не так же! – Аня горестно покачала головой и опустилась на стул. – Из-за меня все лечение могло пойти коту под хвост. – Она прижала пальцы ко рту. – Ради бога, не обижайтесь на меня.