Если нам судьба...
Шрифт:
— Александрович. Только давай без отчества. Зови, как я привык, Семеном. Садись, Андрей, поешь, что Бог послал. Эх! Да в былые времена тебя за то, что ты Артамона Михайловича от смерти спас, тут на руках носили бы, — тоскливо сказал Семен. — А сейчас… Совсем народ обезумел…
— Семен, а что тебя Артамон Михайлович Кошкиным-Мышкиным назвал? Ну тогда, во дворе.
— А фамилия моя Кошечкин. Один из предков моих за господскими кошечками приставлен был смотреть, вот оттуда и фамилия моя произошла. А Мышкиным он меня в детстве прозвал. Он же один в доме рос, скучно ему было. Вот он и говорил, давай, мол, в кошки-мышки играть.
— Понятно. Семен, я так разумею. Я человек служивый, но и ты тоже вроде как на службе состоишь. Я не для того его благородие от смерти спас, чтобы здесь его на произвол судьбы бросить. Оружие в доме есть?
— Как же не быть? — удивился дворецкий. — Ружья охотничьи в кабинете на ковре не для красоты висят. Хотя, правду говоря, глядя на них, залюбуешься, да и цены они немалой. Хозяева-то раньше часто на охоту ездили. А зачем тебе?
— Охотничьи, говоришь? Это хорошо, это нам привычно. Я сам с Севера, у нас там, почитай, вся деревня охотники. Тем и живем. А затем они мне, мил человек, чтобы семейство Артамона Михайловича защитить, если приключится чего.
Покончив с едой, Власов свернул себе «козью ножку» и с наслаждением закурил.
— Ты вот что. Ты мне расскажи, что тут у вас делается? В городе? В округе? Надо же мне понять, чего откуда ждать придется. — Власов приготовился слушать обстоятельный рассказ, но ошибся.
— Не знаю я, — растерянно сказал Семен. — Я никуда из усадьбы не выхожу. Боюсь их одних оставить. Защитник из меня, конечно, сам видишь, какой, а только, думаю, если погибать, так всем вместе. Как же я жить-то смогу, если их поубивают, а я останусь? Я же с обрыва, что возле теплицы, головой вниз брошусь. Там высота большая, убиться хватит.
— Так, — протянул Андрей, — Кто же тогда продукты приносит? Откуда молоко, хлеб?
— А это Катерина с Петькой, Злобновы, брат с сестрой, они в город ездят. У нас одна лошадка осталась, старая уже, еле ходит. Остальных-то всех каких для фронта позабирали, а каких просто свели. А я воспрепятствовать не смог, — Семен не выдержал и заплакал.
— Ты, Семен, не казнись. Плачь не плачь, а ничего уже не поправишь. Давай думать, как нам сейчас быть. Говори, что это за Злобновы такие, и почему вашу усадьбу до сих пор не тронули?
Все еще всхлипывая, Семен начал свой рассказ.
Мать Артамона Михайловича после рождения единственного ребенка долго болела и для восстановления здоровья переехала с сыном в это поместье, а отец — Михаил Николаевич — остался в Санкт-Петербурге, ему служба не позволяла надолго уезжать, но жену с сыном навещал регулярно. Одной из горничных в доме была Анфиса, по словам Семена, девица вертлявая и нахальная. Вот в один из приездов хозяина грех и приключился.
— Фиска-то сама Михаилу Николаевичу все старалась на глаза почаще попадаться, крутилась возле него. А он мужчина видный, кровь с молоком, природа в нем так и играла. Жена болезненная, ей не до плотских утех было, вот он и созорничал. Фиска-то потом плакалась. Говорила, надеялась, что он ее с собой в столицу возьмет. А он погостил да и уехал. А когда все открылось, барыня сильно гневалась, но потом отошла и выдала Фиску замуж за Петьку Злобнова. Он здесь в усадьбе садовником был. Приданое дала хорошее, денег на обзаведение, но только велела с глаз долой убираться. Вот они и съехали в Слободку. Это деревня такая в Ивановском
— Ты бы, Семен, покороче говорил, а то до утра просидим. — Настоящее волновало Власова гораздо больше, чем хоть и увлекательная, но очень уж длинная история семьи Злобновых.
— А если короче, Андрей, то не поймешь ты ничего. Потому и не торопи. Все в свой черед расскажу.
И Кошечкин, не торопясь, продолжил:
— Злобнов-то фамилию свою недаром получил. Очень уж скверный у него характер. Он Фиску поедом ел, все Катькой попрекал. Ну она аккурат перед войной и померла. В армию Петьку не взяли — болячку какую-то нашли. Так он хозяйство свое бросил, по правде говоря, и бросать особо было нечего, и в город подался. А Катьку с Петькой сюда привез, просил, Христа ради, приютить сирот. Артамон Михайлович дозволил им здесь жить, а Катьку в горничные определил.
— Так Катька, выходит, Артамону Михайловичу по отцу сестрой приходится? Погано это, вот что я тебе, Семен, скажу. Не следовало ее в дом пускать. — Власов вскочил со стула и начал кружить по кухне. — Как бы от этого Елизавете Александровне худо не было. Я так понимаю, что Катька ей прислуживать поставлена.
— Правильно ты все понимаешь, Андрей. Катька до приезда Елизаветы Александровны хозяйкой себя здесь считала, да и сейчас не особо стесняется. Хотя Марии Сергеевны побаивается, у той нрав крутой.
— А где сейчас эта Катька? Да, а сколько им лет?
— Петьке — семь, чисто звереныш дикий, весь в отца пошел. А Катьке зимой восемнадцать исполнилось. Они частенько на ночь в город к отцу уезжают. Вот и сегодня поехали.
— Значит, на ночь хоть и плохонькой лошаденки, но в поместье нет. Уехать, в случае чего, не на чем. Так, ну, а почему вас до сих пор не тронули, как ты думаешь?
— Андрей в упор смотрел на Семена.
— А Петька, который отец — я тут недавно разговор Катьки с братом подслушал — голытьбу городскую как-то сдерживает. Ждут они чего-то. — Кошечкин с надеждой посмотрел на Власова. — Может, ты чего-нибудь понимаешь?
— Понимаю. Ох, как я все хорошо понимаю, да только легче от этого не делается. Так, Семен, пока Артамон Михайлович не поправится, главный в доме я. Что увидишь, что услышишь, сразу же ко мне. С Марией Сергеевной я завтра утром сам поговорю, она женщина разумная, согласится, что так для пользы дела надо.
— Да уж, — согласился дворецкий, — Мария Сергеевна женщина совершенно необыкновенная. Трагической, можно сказать, судьбы женщина.
— Не может быть, — удивился Андрей.
— Ну, поскольку ты теперь человек этой семье не посторонний, то тебе знать можно, — подумав немного, сказал Семен. — Слушай.
И стал неторопливо рассказывать.
Мари — единственная дочь графа Сергей Апраксина, остальные дети были сыновьями — в совсем юном возрасте стала фрейлиной императрицы и на одном из приемов познакомилась с сыном графа Карла Остермана, красавцем кавелергардом Жоржем. Молодые люди понравились друг другу, и с согласия своих и ее родителей Жорж принялся ухаживать за Мари. Официального предложения он еще сделать не успел, но о свадьбе уже говорили как о деле решенном не только в домах, но и в свете, и начинали потихоньку готовиться.