Если судьба выбирает нас…
Шрифт:
По-моему, я даже задремал, стоя в строю, но меня разбудил парадный марш, означавший, что «линейка» окончилась.
В заключение отец Серафим отслужил торжественный молебен…
А потом пошел дождь…
Голодные и мокрые солдаты даже не шагают, а бредут по дороге.
Сквозь шум дождя слышно чавканье ног, позвякивание амуниции и мат-перемат, сопровождающий любую потерю русским человеком душевного равновесия.
Сразу после завершения возвышенно-торжественной светотени поступил приказ: «Спешно выдвигаться
Ну, мы и выдвинулись всем полком – ровно в полдень, под проливным дождем.
До железнодорожной станции Госслерсхаузен, где нам необходимо быть до завтрашнего утра, – двадцать верст.
Строй гренадер извивается по дороге подобно змее, голова которой теряется в струях дождя.
Я, по традиции, в конце ротной колонны. Еду верхом на выделенной мне из резерва смирной кобыле по кличке Сметанка. Почему лошадь зовут Сметанка – совершенно непонятно. Мое транспортное средство заурядной гнедой масти и никаких ассоциаций со сметаной не вызывает.
Хотя, конечно, дареному коню в зубы не смотрят. А уж казенному и подавно…
Когда объявили, что мне выдадут коня, я пришел в некоторое недоумение пополам со смятением.
Зачем мне конь? Я и ездить-то толком не умею…
А потом, как обычно, накатило приобретенное воспоминание. Во-первых, офицеры при долгих переходах едут верхом, а лошади выделяются из резерва, который также используется всеми гужевыми подразделениями полка – от роты разведки до обоза второй очереди. Многие офицеры имеют своих личных коней. Если владелец не в состоянии содержать лошадь за свой счет, он может передать ее, так сказать, на баланс полка, и она тоже будет числиться в резерве.
Во время нашей стоянки в Штрасбурге конный резерв был пополнен, и коня я получил без промедления.
Во-вторых, я, оказывается, прекрасный наездник – все-таки казацкий воспитанник. Что подтвердилось, как только мне подвели оседланную лошадь. На автопилоте похлопал ее по шее, проверил вальтрап и потник. Оценил, верно ли натянуты подпруги, сунув под них два пальца. Подогнал стремена.
По совету коновода, приведшего кобылу, угостил ее морковкой. А пока лошадка с удовольствием ею хрумкала, осмотрел уздечку. Все было в порядке.
Теперь вот еду верхом, как белый человек, только промок сильно.
Надо будет прикупить в лавке Общества дождевик. Видел там намедни прекрасный английский тренчкот [73] из прорезиненного брезента. Мыслишка приобрести плащ промелькнула, но затерялась по причине удивительно хорошей погоды, которая держалась почти весь май.
Теперь вот страдаю из-за собственной глупости.
Хотя, конечно, солдатам еще хуже приходится.
Первые два батальона так размесили дорогу, что мои орлы с трудом выдирают сапоги из грязевой каши, в которую она превратилась.
73
От англ. trenchcoat –
Даже Сметанка иногда поскальзывается в этом месиве.
А артиллерии и обозам вообще несладко – им еще и пушки с зарядными ящиками, и телеги из грязи вытаскивать приходится.
Идем уже второй час, и они уже заметно от нас отстали.
Местность здесь вообще болотистая, так что общая скорость движения снизилась весьма заметно.
Нам теперь дай бог засветло до этого Госслерсхаузена дойти.
12
Когда мы под непрекращающимся дождем наконец-то дотащились до пункта назначения, уже темнело.
В сумерках было не разобрать – то ли это очень маленький город, то ли большая деревня… Кирха, дома, хозяйственные постройки.
Куда теперь?
Полк распределили по квартирам таким образом: первый батальон занял окрестности железнодорожной станции, склад и пакгауз, второй – северную часть, а наш третий батальон разместился в южном конце Госслерсхаузена, у сенных сараев.
Едва дойдя до места, гренадеры просто попадали на землю от усталости.
На полдороге полк делал привал у небольшого озера, так как люди были вымотаны до предела. А сам путь от Штрасбурга занял у нас больше восьми часов…
Чертова погода…
Поесть бы… Я на привале успел перехватить только чаю с сухарями, а по дороге спасался леденцами.
С трудом я сполз с седла и потрепал Сметанку по крупу.
– Спасибо тебе, милая… – Кобыла стояла с опущенной головой – мне даже показалось, что ее шатало. – Устала, бедная! – Лошадь фыркнула и прянула ушами. – На-ка тебе сахарку!
Бросив поводья подбежавшему Савке, я поинтересовался:
– Нашел, где ночевать?
– Вона, вашбродь, в том доме. Я уж и с хозяйкой сговорился!
– Как же ты с ней сговорился? Ты ведь по-немецки ни бельмеса!
– Дык и без немецкого обошелся! И так, и сяк потолковали, она рукой махнула и говорит – мол, «комме хаус». Я зашел. А хозяйка рукой на кровать да на лавку тычет: «битте». И в другую комнату ушла. Стало быть, располагаться разрешила.
– Молодец!
Подошел заляпанный грязью Лиходеев. Кузьма Акимыч выглядел неважно: осунулся, глаза запали, мокрые усы обвисли, как у запорожца.
– Обоз отстал, до сих пор не видать.
– Эге… – В обозе следовали обе наши ротные кухни. – Ну пусть из пайка что-нибудь сварганят. А то кухонь можно и до утра дожидаться.
– Делать нечего, вашбродь! Распоряжусь…
– Ты сараи осмотрел? Годятся?
– А как же! Тепло, сухо, сена вдоволь. Эвона, мы тот беленый заняли, – отозвался фельдфебель.
– Хорошо. Выставляй караулы – пусть ужинают, чем бог послал, и спать. И благодарю за службу!
– Рад стараться!
Доковыляв до дома, на который мне указал Савка, я вошел.