Если ты меня простишь

Джокер Ольга

—Я больше не хочу детей. Никогда-никогда.

Маму ужаснул такой ответ.

— Но… Семейной паре необходим ребенок!

— Мне тоже был необходим мой ребенок, - огрызнулась я. – Только Вам он не угодил почему-то. А сейчас уж извольте – я не горю желанием даже и думать о детях.

Я с отличием окончила МГИМО, и после окончания меня тоже взяли на работу в Министерство иностранных дел СССР. Наши отношения крепли с каждым днем. Мы с трепетом относились друг к другу, оберегая и охраняя наш семейный очаг. Началась наша золотая пора. Для жизни у нас было все, чего только

можно желать — достойная работа, машина, квартира, загородная дача в Подмосковье, заграничные командировки и путешествия. Мы часто жили заграницей – Франция, Германия, Великобритания. Вот только все чаще, мои родители и родители Кости, стали заговаривать, что пора бы паре задуматься о детях. И я решилась, но только ради него. Первая беременность насупила довольно-таки быстро, но, к сожалению, оказалась внематочной. Мне удалили одну трубу.

— Любимая, не расстраивайся, — успокаивал меня Костя. – Главное, что ты жива-здорова.

Странно, но я и не думала расстраиваться. Вот только мать и свекровь, все причитали и рыдали, надо-надо-надо. Уйдет муж, останешься одна у разбитого корыта, будешь старой и никому не нужной. Через два года я вновь беременею, и все заканчивается по тому же сценарию – внематочная беременность. Мне удалят последнюю маточную трубу, оставив меня бесплодной на всю жизнь. Мой доктор Поляков называл это гравидофобией, паническим страхом новой беременности после потери ребенка.

Странно, но у меня не было совершенно никаких ощущений. Ни грусти, ни отчаянья. Нет значит нет. Я не чувствовала себя ущербной, наоборот, скорее было ощущения облегченности. Ощущение счастья оттого, что подобный ужас никогда не повториться. Костя говорил только то, что он любит меня любой, и мы счастливо проживем жизнь вдвоем. Без детей.

— Знаешь, он был прав. Я не страдала и не рыдала в подушку от того, что бесплодна. Никогда, я не проронила ни единой слезы по этому поводу. Моя карьера стремительно шла вверх, я купалась в роскоши. Ведь это то, о чем так мечтали мои родители, — сказала Зоя Степановна с ноткой грусти.

1975 год начался трудно. Мой отец, Степан, попадает в жуткую аварию. Он не справился с управлением, и его жизнь оборвалась навсегда. Это было страшным ударом и для меня, и для матери. Мама привыкла быть «за мужем», как за каменной стеной. Она привыкла, что есть рядом человек, который решит любые проблемы. Она жила им. И когда не стало отца, она просто впала в апатию. Ее не интересовало ничего, она днями сидела в пустой просторной квартире и безмолвно смотрела в потолок. Еще чаще стала прикладываться к алкоголю, совершала сумасбродные поступки, и я стала всерьез беспокоиться о ее безопасности. Мама все больше стала заговаривать о смерти и о том, что она скоро окажется рядом с отцом. Соседи жаловались на нее и грозились выселить ее из квартиры за то, что она могла уснуть пьяным сном и затопить людей снизу, часто включала конфорки, подвергая опасности не только себя, но и окружающих.

В это же время Костина мать начала попрекать меня тем, что я не могу родить ее сыну наследника.

— Должен же быть какой-то выход, Зоя? В Штатах, есть прекрасные специалисты...
– твердила свекровь.

— Мама, это невозможно, — отвечал Костя.

— Значит, вы должны взять младенца из дома малютки. Можно взять совсем кроху, никто и не поймет, что ребенок не ваш.

— Если подобные разговоры повторяться, мы вынуждены будем прекратить с вами общение, — стукнул кулаком о стол Костя.

Нужно отдать ему должное, но он всегда был на моей стороне

Мать тем временем, тихо сходила с ума без

мужа. Она была очень привязана к Степану. Я была очень обеспокоена ее состоянием, и мне ничего не оставалось делать, как обратится к специалистам. Тайно, маму поместили в психиатрическую клинику. Нет, она не была буйной и никому не мешала, но ее состояние с каждым днем меня беспокоило все сильнее. Мне казалось, что она не в состоянии совладать с собой, а там за ней был круглосуточный уход. Я нехотя приходила к ней в больницу и спешно уходила. Это была не та мама, которую я знала, не та, которую любила в детстве. Я навещала мать раз в двадцать дней, по четкому графику. Я с трудом перебарывала в себе страх, с трудом слушала ее бредовые идеи и речи. Однажды, во время очередного визита, мы прогуливались по территории больницы.

— Я должна тебе кое о чем рассказать, — сказала мама.

— О чем?

— Пообещай, что в любом случае, простишь меня, — сказала мать, глядя на меня каким-то возбужденным взглядом.

— Конечно, мама.

— Я все время врала тебе. Всю жизнь врала. Тот мальчик, которого ты родила... Он был жив, понимаешь? Жив...

— Какой мальчик, мама? Не неси чушь, — разозлилась я.

— Саша, Александр. Он был жив. Мы с папой испугались тогда, понимаешь? Все было абсолютно не к месту, извини.

Где мальчик сейчас? – крикнула я на маму.

Прохожие на улице стали оборачиваться. Мне хотелось взять ее за плечи и хорошенько тряхнуть. Мать затрясло мелкой дрожью, в глазах появилось безумство и, испугавшись, что с ней что-то не так, я позвала на помощь доктора. Маме сделали укол и та мигом уснула. Я была на грани срыва – неужели мать говорила правду? Я сидела в палате рядом с ней, и закипала от злости. Ее спокойное спящее лицо не выдавало никаких эмоций – она монотонно дышала и слегка улыбалась во сне. А для меня тот день стал роковым. Все мои мысли были заняты Сашей. Правду ли говорила мама или бредила?

Каждый мой приход к ней начинался с одной и той же фразы, что она переживает за мальчика. Я пыталась услышать что-то большее, пыталась увидеть в ее глазах нотку нормальности, а не безумства. Пыталась разговорить ее на что-то большее, но все тщетно. После нескольких заученных фраз она замыкалась и замолкала.

Ира, Москва, 2015 год.

— Я не могла поверить своим ушам. Я не хотела этому верить. И делала все, чтобы вычеркнуть из памяти, внезапно возникнувшее прошлое. К тому времени профессор Поляков умер, и я обратилась к другому психотерапевту. Молодой, но толковый специалист твердил мне, что в словах матери нет никакого скрытого подтекста, она просто чувствует вину, не более. К матери я ездить вскоре перестала. Возможно, я была законченной эгоисткой, но по-другому не могла. Я срывалась и чувствовала панику рядом с мамой. Я не бросала ее, по-прежнему передавала передачи, платила деньги в конвертах… Чаще, ее посещал Костя, но с ним, она просто молчала, — вздохнула Зоя Степановна. — Через год, так и не выйдя из этого состояния мать умерла.

— Значит, вы так и не узнали, что на самом деле произошло?
– спросила я.

— Нет, Ира. Я жила вполне себе не плохо… Возможно, я покажусь тебе странной, но я не хотела тормошить старые раны. Да и что бы я сказала Косте? Что родила в свои неполные семнадцать, что бросила ребенка, что все время и всю нашу совместную жизнь врала ему? — пристально посмотрела на меня Зоя Степановна.

— У вас была вполне налаженная жизнь, пусть и без детей и ворошить прошлое не хотелось. Я понимаю Вас, - сказала я.