«Если ты пойдешь со мною…». Документальная повесть
Шрифт:
Глава тридцать первая
Бурса
Вагоны поезда, шедшего в Дамаск, были переполнены солдатами. Израненные, смертельно уставшие, еле держась на ногах от голода, они возвращались с юга, где англичане разбили турецкую армию. Четверо друзей знали, что их ожидает тяжелая жизнь. Маня забилась в угол и сидела неподвижно, крепко сжав губы.
Сначала их выслали в забытый Богом городок Сивас, но после многочисленных усилий и взяток перевели в город Бурсу, где посадили под домашний арест. Бурса находилась в горах,
Жизнь в Бурсе была очень нелегкой. Ольгу и ее спутников поселили в двухкомнатной квартирке. По утрам Исраэль уходил из дому, чтобы набрать сухих веток для печки и подработать где придется. Маня давала частные уроки немецкого языка турецким чиновникам и офицерским женам, а Ольга занималась хозяйством. Положение улучшилось, когда в городе стало известно, что Ольга — акушерка. Турецкие женщины обычно рожали дома, но во время войны сильно возросла смертность новорожденных. Поэтому семьи, которые могли заплатить Ольге продуктами, одеждой или деньгами, обращались к ее услугам. Так Ольга вскоре стала главной кормилицей всей четверки.
В маленькой квартире в Бурсе находили приют многие палестинские изгнанники, отдыхавшие там и мечтавшие о будущем. Иегошуа и Исраэль по многу часов обсуждали планы заселения Палестины, спорили о том, как будет выглядеть страна, если англичане захватят ее целиком. Ольга в этом не сомневалась. Почти все ее племянники были активистами НИЛИ, и она частично знала об их тайных контактах с представителями британской разведки. Она представляла себе, что происходит на опытной ферме. Ее племянники Нааман, сын ее брата Шимшона, и Авшалом, сын Фанни, советовались с теткой и даже надеялись, что она окажет влияние на своих друзей из «Ха-шомера». Она с уважением выслушивала их, но и предостерегала от необдуманных действий.
На втором году ссылки Маня забеременела. Она была иссохшая и сморщенная: сказались тяжелые условия жизни и ограничения в питании. Та зима выдалась очень снежной и холодной. Изгнанники замерзали в своей квартирке, им не хватало одеял и одежды, а у Мани даже не было пальто. Она сильно тосковала по своему сыну Гидеону, которого оставила у родственников в Палестине, к тоске ее примешивалось отчаяние. Ей казалось, что в нечеловеческих условиях войны нельзя рожать детей. В конце концов она попросила Ольгу сделать ей аборт.
Ольга, однако, воспротивилась и стала умолять подругу изменить решение.
«Мы в ссылке, недоедаем, страдаем от холода. Нравоучения и цитаты из Библии не помогут, не трать напрасно силы. Рожать ребенка в таких условиях — преступление. Что он скажет, когда вырастет? Он обвинит нас в безответственности. Я плохая мать, оставила Гидеона у родственников, потому что не хотела, чтобы он страдал в изгнании. Так как же я заставлю страдать этого? А как после войны я буду помогать Исраэлю, если мне придется ухаживать за двумя маленькими детьми? Что, если война продлится еще очень долго? Как я могу взять на себя такую ответственность — родить
«Рождение ребенка — это не проверка родителей на идеальность, — возразила Ольга. — Разве ты не понимаешь, что вы тащите на себе весь ишув? Твоему Геде нужен брат или сестра. Это будет его лучший друг в жизни. Все-таки тебе стоит выслушать библейскую историю про Фамарь. Я уже давно пыталась рассказать ее, но ты отказывалась слушать. Эта женщина решилась на прелюбодеяние только потому, что хотела родить ребенка. Женщины еще в древности делали все возможное, чтобы забеременеть. Если ты хочешь насильно прервать беременность, то потом никогда себе не простишь. Поверь мне, я знаю это по опыту».
«Что значит по опыту? — спросила Маня. — То, что ты акушерка, принимаешь роды, ухаживаешь за беременными, а в прошлом помогала рожать незамужним, еще не называется опытом. Опыт — это сугубо личное переживание, а не чужие истории. Утверждение „опыт — лучший учитель“ относится только к тем, кто испытал что-либо на своей шкуре».
«Верно. Вот я и хотела рассказать тебе о себе».
От закопченной печурки исходило скудное тепло. Женщины сидели возле нее, вглядываясь в желтоватое трепещущее пламя, и думали каждая о своем.
«В юности я сделала аборт, и это разбило мне жизнь». Маня широко раскрыла голубые удивленные глаза. «Ты до сих пор ничего мне не рассказывала. Значит, либо ты обманываешь меня, чтобы отговорить от аборта, либо у тебя были очень серьезные причины молчать».
И тут вдруг Ольга рассказала Мане все. Она сделала аборт еще в Петербурге, когда училась на курсах акушерок. Они с Федоровым очень любили друг друга. Однако, обнаружив, что беременна, она растерялась, не могла сосредоточиться на учебе, не смела строить планы на будущее, не верила в возможность совместной жизни с неевреем, вдали от семьи.
«Это была роковая ошибка, Маня, поверь мне. Существование бездетной женщины нельзя назвать жизнью».
«Но у меня-то есть сын, и он сейчас в Палестине. Я и одному ребенку не смогла стать хорошей матерью, так зачем рожать еще? И почему ты не рассказала раньше о том, что сделала аборт в Петербурге? Зачем было скрывать до сих пор? В абортах нет ничего постыдного. Русские революционерки часто их делают. У них есть чувство ответственности, они знают, что их борьба куда более важное дело, чем деторождение. Если ты избавилась от плода, значит, у тебя были на то веские причины!»
«Какое это имеет значение? Конечно, тогда я была уверена, что поступаю правильно, но в молодости человек совершает много ошибок. Пылкая неразумная юность отличается от рассудительной холодной старости».
«Поэтому ты отговариваешь меня от аборта? Ты хочешь, чтобы ребенок замерз насмерть в этом ледяном турецком городе?»
«Я просто хочу сказать, что не помогу тебе избавиться от ребенка. Ни за что! Жизнь сильнее, чем решение глупой русской или еврейской революционерки, какой я была в Петербурге».