Есть только миг
Шрифт:
Сергей Николаевич посмотрел на меня грустными глазами и как-то застенчиво сказал: «Пришлось соврать».
Растропович
В тысяча девятьсот шестьдесят не помню каком году на хорошо известном внутренним органам Рублево-Успенском шоссе я участвовал в подпольной сходке.
Сходка проходила уже не первый раз в подвале продмага местечка Жуковка.
На этот раз в ней принимали участие всего три человека. Директор магазина – рыжеволосый, здоровый мужик с золотыми зубами и огромными ручищами. Тощий,
Как и полагается, снаружи возле магазина топтался осведомитель, но никого из нас это не беспокоило.
Только по разным причинам.
Директора магазина – потому, что этот самый топтун был прикормлен Толиком (так звали директора). Меня – потому, что я и не подозревал, что за одним из нас ведется слежка.
А Слава (это великий Растропович) прекрасно знал своего топтуна в лицо. И более того, в это самое лицо плевать хотел.
А теперь о самой сходке.
Она была конфиденциальной, поскольку касалась мяса. Нет, не просто мяса, а хорошего мяса, которого в продаже конечно же не было.
Поэтому все нужно было делать втихаря, чтобы не увидели люди из очереди и зав. мясным отделом (жена директора). Ей могло не понравиться, что Толик отдавал хорошее мясо не в те руки.
Нервничали все.
Я – по причине недостаточной популярности, Слава – в силу своего темперамента, Анатолий – от страха перед женой. А топтун – от сознания того, что ему-то уж точно не достанется лакомый кусок.
Толик разделывал на огромном дубовом чурбане тушу, откладывал лучшие куски себе, чуть похуже – Славику, еще чуть хуже – мне. А самые костлявые, но с виду приличные – тому, кто вроде бы без дела торчал наверху, у служебного входа.
Пока совершался этот жертвенный обряд, говорили тихо и одновременно.
Толик бурчал, что и этого мяса с мозговыми костями для опера слишком. Я ныл, как мало платят за съемочный день. И только Слава, как-то пританцовывая и шепелявя, прославлял величие и бескорыстие нашего покровителя:
– Ну кто мы с тобой? Да никто! А Толик, дай ему бог здоровья, гигант! Без него пропало бы и кино, и музыка, и великая русская литература!
(Все знали, что на даче у Славы жил страшный уголовник и антисоветчик Солженицын.)
Наконец цель нашей тайной сходки достигнута, и мы все трое со свертками под мышкой, втянув головы в плечи, тихо, незаметно расходимся. Толик – к топтуну, чтобы тот не гневался. Я – к жене и дочке, в предвкушении восторга на их лицах. А Славик – к своему уголовнику и красавице жене, не ожидая ни восторга, ни гнева за свой очередной антисоветский поступок.
Смешной, шепелявый, с подпольным мясом под мышкой, великий Мстислав! Спасибо судьбе, что я был с тобой знаком.
Ревность (Владимир Трошин)
Тогда еще по Пушкинской (ныне опять Большой Дмитровке) ходили троллейбусы. А в троллейбусах ездили люди, и среди этих людей часто попадались знакомые
Так было и в этот раз. После занятий в Школе-студии МХАТ, которая располагалась в проезде Художественного театра (ныне снова Камергерский), я впрыгнул в троллейбус и зайцем хотел доехать до Козицкого переулка – это ведь совсем рядом.
Но не повезло. Кто-то положил сзади руки мне на плечи и красивым, бархатным голосом спросил:
– Куда это вы, молодой человек?
Я ответил:
– Всего две остановки, до Козицкого. Простите бедного студента.
– А к кому, если не секрет? – поинтересовался бархатный голос.
– К любимой девушке, – промямлил я.
– А как зовут вашу девушку?
– Вам-то какое дело? Ну, Наташа.
– А-а… так я ее знаю. Она живет в актерском доме.
– Вот и нет.
– Как же «нет»? Такая красивая, небольшого роста…
Я попытался вырваться из крепких рук «контролера» – не получилось.
А отвечать я больше не хотел. Да и отвечал-то я потому, что голос был очень знакомый. Я пригнулся и вывернулся из крепких объятий «контролера». За моей спиной стоял наш старшекурсник, Володька Трошин.
– Привет, а откуда ты знаешь мою Наталью? – ревниво поинтересовался я.
– Так она же живет в этом доме… Забыл номер.
– Да нет, она живет не в актерском доме, а в двадцать третьем.
– Ну да, на пятом этаже.
– Не на пятом, а на третьем.
– Да, да. Я захаживал к ним в гости, когда у меня был роман с ней, – звучал красивый бархатный баритон.
Ревность затуманила рассудок.
– Хватит врать! – зашипел я. – Она мне никогда не говорила про тебя.
– Еще бы! У нас с ней далеко зашло. Хотела замуж, ну я и слинял.
– Трепло! – заорал я и выскочил из троллейбуса.
До подъезда минута ходьбы, но эта минута стоила здоровья!
Поднимаюсь, звоню.
Вышла Наташка.
– Володьку знаешь?
– Какого Володьку?
– Нашего, с четвертого курса. Трошина!
– Нет. Табакова знаю, Казакова знаю. А Трошина нет. А что? Выгнали, что ли?
Вот гад! Так разыграл. А все слепая ревность!
Глупость, конечно.
Но с тех пор я Наташку ревновал и к Трошину, и к Табакову, и к Козакову.
Жена
– Знаешь, дед, что получилось… сейчас расскажу. Я там, в огороде, решеточку сколачивала. Гвоздик попался такой кривенький, ржавенький… Думаю, дай-ка приколочу. Стала забивать – согнулся. Выпрямила, стала снова забивать – согнулся снова. Нет, думаю, ты у меня все равно забьешься! Расправила как следует, стала забивать – согнулся! Размахнулась, в сердцах вышвырнула. Достала новые гвоздики, как по маслу пошло. Почти все сделала, осталось пару гвоздиков прибить. И тут как-то не по себе стало… Какой-то гвоздик на своем настоял! Стала искать, куда же это я его запузырила? Нашла, выправила идеально и забила! Да по самую шляпку, чтоб уж не вытащить. А ты куда это собрался? Гулять? А почему без шапки? Надень! Знаю, что не холодно. А ты надень… и шарф тоже. Вот это другое дело…