Есть только миг
Шрифт:
Я с гордостью подаю свой чистейший платок.
Ю. А. хвалит меня за аккуратность и говорит, что чистый носовой платок – это первый признак интеллигентного человека. У Ю. А., видимо, первый признак сегодня отсутствовал.
Ю. А. никогда не ругался матом. Говорят, что однажды в гневе он воскликнул: «Какашка!» Не знаю, что могло довести его до такого срыва. Но я сам был свидетелем возмущения Ю. А., когда министром культуры назначили Н. П. Охлопкова. Нервно перебирая карандаши, он заметил: «Отныне культура станет площадной, как блядь!»
Серафима
Ох-хо-хо… Здесь простых слов не наберешь, нужна только превосходная степень. Во всем, начиная с облика, кончая характером.
Высоченная! Сутулая до горбатости. С лошадиным оскалом огромных зубов. С малюсенькими, сверлящими тебя насквозь глазками. С большущими, узловатыми кистями рук. Со скрипучим, срывающимся на визг голосом. С огромным носом.
И бешеным темпераментом.
Но…
С таким же безграничным стремлением к справедливости. С нечеловеческой интуицией. С панической незащищенностью перед хамством. И наконец, с великим талантом.
Те, кто захочет узнать ее ближе, могут прочитать и ее книги, и книги о ней. Я же вспомню лишь то, что осталось у меня в душе.
«Дядюшкин сон». Спектакль неважный, даже скучный. Но все мы каждый раз бегали смотреть сцену, в которой Сика (именно так называли ее за глаза) играла Карпухину. Это была феерия: она была пьяна! свирепа! безобразна! Партнерам на сцене, да и нам на галерке, хотелось втянуть голову в плечи, чтобы не получить от нее по шее. Размахивая своими длинными, как жерди, руками, раскрыв свою огромную пасть, из которой несся какой-то львиный рык, переходящий в поросячий визг, она требовала справедливости! Это было торжество безобразия.
Потом мы все, конечно, возмущались за кулисами. Дескать, нельзя же так наигрывать, это же ни в какие ворота не лезет и т. д.
Но однажды, когда Сика заболела и ее заменила другая (кстати, очень профессиональная актриса), а мы по привычке пошли на галерку смотреть эту сцену, оказалось, что сцены-то и нет! Так, маленький провинциальный скандальчик, такой же скучный, как и весь спектакль. Вот тебе и наигрыш, и перебор…
Да, не зря великие режиссеры брали ее в свои спектакли и фильмы, переписывались с ней, принимая Сику в сонм великих. Уж они-то (и Станиславский, и Гордон Крэг, и Эйзенштейн) в своих не ошибались.
P. S. «Под вашей смеющейся и дерзкой маской – лицо другого человека, маска противоположного. Это хорошо» (Серафима Бирман, 1968 год).
Н. П. Охлопков
Отличный селекционер! Собрать такую труппу в не лучшие годы для театра.
Диктатор! Его боялись и любили. Уйти из его театра можно было только ногами вперед.
На сцене Марцевич и Мизери. Объяснение в любви. Ничего не получается, есть красивые и молодые люди, а любви – нет! Охлопков не выдерживает, выбегает, как юноша, на сцену. Огромного роста, стройный, обаятельный, хватает обеими руками за плечи мизерную (прошу
Какое-то чудо! Мы все в зрительном зале уверены, что у них роман. Что Николай Павлович без ума от Светки.
Сказка внезапно кончается, Николай Павлович неторопливо, сутулясь, возвращается на место. Объясняет все очень просто: «Любить можно только на входе, на выходе ничего не получится».
Сколько Марцевич ни вдыхал, сказки не было.
И еще. О паузе. На всю жизнь запомнил.
Я чуть не сорвал спектакль – был пьян. Обошлось, спектакль состоялся. А я практически был уволен, ждали только последнего слова Охлопкова.
Прогон нового спектакля, принимает сам. Я играл небольшую роль. После – замечания. Всех обсудили, обо мне ни слова. Кто-то робко: «А Анофриев?»
Поворачивает голову в мою сторону: «А с вами нам придется расстаться… если это еще раз повторится!»
Всю эту смертоносную паузу стояла мертвая тишина, но после второй половины фразы все вскочили с мест и стали поздравлять меня. Знали: наказывал и прощал – по-царски!
Евгений Весник
Такого поистине взрывного человека я не встречал, хотя и сам обладаю немалой энергией. Огромный запас историй, случаев, анекдотов готов был обрушиться на тебя, стоило только зазеваться! В каждом человеке он искал слушателя, рассказывая или пересказывая одну из своих баек.
Сначала это смешно, порой до слез. Во второй раз тоже смешно, но уже не так. А потом ты или скрывался, или прямо говорил, что уже слышал это. Тогда он мгновенно менял тему, их у него тьма-тьмущая.
Трудней всего, если ты встречался с Весником много лет подряд. Все истории ты уже знал наизусть, а он их повторял вновь и вновь кому-то из партнеров по концерту.
Этот феномен я никогда не мог раскусить. Отказать Веснику в уме нельзя, в чувстве юмора – тем более. Да и в чувстве такта трудно сомневаться…
И наконец я понял, в чем дело! Когда стали выходить одна за другой книжки Весника, в которых были все те же истории, отшлифованные на нас, на наших реакциях, иногда на наших замечаниях. Я понял, что мы нужны были ему как подопытные кролики.
Больше всего Весник не любил, когда его рассказы вызывали сомнение или просто недоверие. Он начинал сердиться или просто посылал тебя подальше и искал другого, более благодарного слушателя.
Так было и со мной. Он так верил в меня как в слушателя, что однажды решил рассказать, как на рыбалке встретился с Ельциным! Я не выдержал и заорал: «Перестань врать! Сколько можно!..»
С тех пор мы еле здоровались. И дернул же меня черт за мой поганый язык!
В моей библиотеке есть книжка Весника с его автографом. Кстати, она называется «Врать не буду».
Георгий Вицин
Как много всякого разного было в жизни вместе с Гошей. Хотите – ругайте, хотите – нет, но по-другому я его называть не могу.