Есть только миг
Шрифт:
Фильмы, в которых мы снимались, концерты, гастроли и многое, многое, многое – полжизни!
Милый, невозмутимый в любых обстоятельствах Гоша. Всегда спокойный, всегда уважительный, неплохой рассказчик, умница, книголюб – родная сердцу душа.
Расскажу о том, что не каждый знает. Его страсть изобретать слова, и не просто слова, а смешные, нужные для дела слова. Никому бы не простил искажение текста рассказов Михаила Зощенко. Ему прощаю. Потому что это на уровне автора!
Чего стоят его:
такой
Шекспирт, король Литр и др.
Много лет он занимался йогой, спал (говорят) на березовых дровах, стоял по несколько минут на голове.
Чувство самосохранения в нем превыше всего, если не считать профессии. Только ради сцены он может позволить себе работать больным. А остальное – гори синим пламенем!
У Гоши был любимый волнистый попугайчик, который, по его утверждению (а в Гошиных словах я никогда не сомневаюсь), беседовал с ним.
– Сядет на плечо и спрашивает: «Ну что, все бегаешь? Иди поспи!» А однажды сел он на плечо, я говорю ему: «Ты чего?» А он в ответ: «А ты чего?» До сих пор не пойму, как это можно объяснить…
Любовь зрителей к Гоше необычайна, его знает вся страна. Каждый считает за счастье сняться с ним или хотя бы получить его автограф.
Он смело мог бы сказать про себя знаменитое цезаревское: veni, vidi, vici – пришел, увидел, победил. Но он произносит это иначе: «Вынь! И выйди, Вицин!» Вот и все.
Сосед (Анатолий Папанов)
Я жил на первом этаже, Папанов – на последнем.
У меня воняло из подвала, у него протекала крыша. Мы никогда не выпивали вместе, но иногда вместе «отмокали». И тут возникали задушевные беседы: «за жизнь, за холеру в Одессе».
Как-то, уж не помню как, мы оказались в Лужниках. Нет, не во время матча, а просто в будни, среди дня.
Поскольку кошки на душе скребли, темы были печальными, в основном о пошатнувшемся здоровье, о сварливых женах, о неудачах в театре.
– Сколько у тебя наверху? – Это он мне.
– Сто пятьдесят, а нижнее девяносто.
– Пацан! Тебе еще можно пить!
– А у тебя? – Это я ему.
– Страшно сказать, и одни перебои. Вот пощупай… – доверительно протягивает мне руку.
Я щупаю – перебоев нет.
– Это по закону бутерброда: когда надо, их не бывает.
– А мне кислорода не хватает, задыхаюсь. – Это я ему.
– Нет, я не задыхаюсь, просто голова как чугун, и всех ненавижу.
Я закуриваю, хотя курить совсем не хочется.
– Слушай, брось ты эту гадость. Она ж тебе петь мешает.
– Не, не мешает. Дышать мешает, а петь не мешает.
– Домой боишься идти?
– Боюсь. Опять орать начнет.
– Тебе хорошо, твоя жена
В тот день я стоял на балконе. Была жара. Воды горячей не было – профилактика. Мимо балкона шел Толя, немного сгорбившись, с папкой под мышкой.
– Привет, Толь, ты же в Риге…
– Сбежал на денек, доснимусь – и обратно, а ты чего в городе сидишь в такую жару?
– А я завтра вместе со своей на самолет – и в Ялту, в ВТО.
– Живут же люди! А я и в хвост и в гриву! Ничего, щас душ приму, а то голова как чугун.
– Ага, примешь. Воды горячей нет, а одной холодной я, например, не могу.
– Придется, я как утюг. И пар из зада.
Уже в Ялте, дня через два, пришла весть из Москвы: умер Толя. Прямо под душем.
На простенке балкона, на котором я стоял в тот день, – мемориальная доска народного артиста СССР Анатолия Папанова.
Валентин Гафт
Не театр выбирал его, а он – театр. Хотя оснований особых для этого было немного. В театре не очень, в кино совсем неважно. Но характер складывался уже тогда.
Позже, снимаясь с ним в одной картине, я понял, как много зависит от характера.
Режиссер откровенно боялся его. Самой любимой фразой Валентина была: «Да я убью его!» И трудно было понять, в шутку это он или всерьез.
Высокого роста, он не производит впечатления атлета. Но тот, кто хоть раз увидит его обнаженным, навсегда откажется от мысли вступать с ним в конфликт. К тому же его едкость, сарказм многим хорошо известны по эпиграммам.
Но это, пожалуй, все-таки внешняя оболочка Валентина. Он умеет любить. Любить до собачьей тоски – женщину, театр, поэзию.
Как-то он назвал мои стихи прекрасными. Я возразил ему: «Я актер по ремеслу и не могу быть настоящим поэтом».
Он взревел от негодования: «Да я убью тебя!!! Этим ты оскорбляешь не только себя и меня! Ты оскорбляешь Шекспира!»
Борис Андреев
Таких людей принято называть по имени-отчеству.
Только мы все называли его Б. Ф. Не смог разгадать я его. Так загадкой для меня и остался этот знаменитый актер.
Вот и сейчас мы сидим в автобусе в городе Сочи. Автобус колесит по улицам. Администратор не знает, в какой гостинице мы будем жить. Ищет наугад.
Б. Ф., на весь автобус:
– У меня такое ощущение, как будто покойника возят по любимым местам.
На берегу моря сидит на досках, босиком. Прохладно.
– Б. Ф., не боитесь простудиться?
– Пора привыкать. Гроб, он тоже из досок…
Работаем в концерте, я пою песню: «А ты знаешь, с собой на Марс каждый запах возьму, каждый звук…»