Эстетика слова и язык писателя
Шрифт:
Следует сопоставить с этим сходное утверждение Овсянико-Куликовского относительно восприятия художественного произведения вообще: «Всякий, кому случалось воспринимать художественные произведения и достигать их понимания, хорошо знает, что это понимание ярко отмечено следующим характерным признаком: субъект стремится понять художественное произведение прежде всего для себя, в интересах своей (а не чужой) мысли, — и весь процесс представляется делом столь же интимным, личным, как интимны, личны, напр.: любовь, молитва, совесть, сознание исполненного долга и т. д.», и потом, ниже: «...эту черту мы должны приписать и самому творчеству художника: художник творит прежде всего для себя» [26] .
26
Д. Н. Овсянико-Куликовский. Из лекций об
Уже это сопоставление двух мнений предостерегает от того, чтобы считать «субъективность» специфическим признаком лирики [27] . Но и по существу это определение эстетического восприятия вообще — спорно.
Совершенно исключительные индивидуальные переживания не находят себе выражения средствами языка, который выразителен только в границах коллективного опыта. Поэзии нельзя приписывать свойств «непосредственного внушения». К чему бы ни стремился поэт, его речевые сигналы либо непонятны, либо комбинируют условно-привычные ассоциации. Так же Ганс Ларсон в очень ценной работе «Логика поэзии»: «(поэт)... дает представление о психологических явлениях, которые могут казаться новыми; и в самом деле, как представления высказанные, они новы, но как испытываемые, они давно существуют не только в личной жизни поэта, но и в душевном опыте множества других людей» [28] .
27
Так, например, делает С. Бобров в «Литературной энциклопедии. Словарь литературных терминов», т. 2. М., 1925, ст. 624), в статье «Поэзия и проза»: «Стиху ближе патетика отдельного, тогда как в прозе — трагедия коллектива». Ср. еще Ю. Подольский, там же, т. 1. М., 1925, ст. 408.
28
Hans Larsson. Poesiens logik. Lund, 1899. Цит. по франц. изд.: «La logique de la poesie». Paris, 1919, p. 113.
Затем, читательские переживания могут быть как угодно своеобразны и исключительны, но это не относится к эстетической значимости лирики (или любого произведения искусства вообще). Произвольность понимания поэзии существует только как возможность непонимания ее. Для читательской аудитории поэта нормативно существует только та значимость поэзии, какая предуказана в ее фактуре, иначе говоря — обусловлена обязательными (в данной литературной среде) функциональными свойствами лирической речи. (Об этом см. дальше.) Авторитетное и для меня сейчас убедительное учение утверждает, что сущность эстетического предмета (разумеется, и в лирике) и в незаинтересованности, отрешенности от прагматической связи эмпирических явлений (и от личного, своего) [29] . Восприятие лирической пьесы дает необычное расширение личного опыта, а не простор воспоминаний, как утверждает Леман. Так же сомнительно «повторение» читателем творческого процесса поэта. М. Дессуар говорит об этом так («Aesthetik», 1906): «Основной, как я утверждаю, является в эстетическом переживании — радость метаморфозы, отрешения, «радость инобытия», а вовсе не уменье прозревать чужую индивидуальность».
29
См., например: Г. Шпет. Проблемы современной эстетики. — В журн. Росс. Академии художественных наук, «Искусство», № 1, М., 1923, особенно с. 67-74, и его же «Эстетические фрагменты», I—III. Пб., 1922—1923.
Если, наконец, под относительной субъективностью лирики подразумевают преимущественно приуроченность лирической темы к жизни личности, то и в этом случае признак не может быть сочтен за отличительный, постоянный, выделяющий лирическую поэзию. Личная тема так часто имеет место в романе, повести и драме, особенно в известные эпохи, у некоторых литературных групп, что именно в поэтике литературных течений надо искать ее обусловленность. Гномическая и афористическая лирика, господствующие, например, в индийской поэзии и занимающие заметное место в персидской, или возрастающая по значению в новых европейских литературах философская и научная лирика меньше всего могут быть охарактеризованы как «субъективные». Пусть читатель попробует применить выписанные выше положения Лемана, Овсянико-Куликовского и др. хотя бы к следующим, за себя говорящим примерам:
1.
С горы скатившись, камень лег в долине. Как он упал, никто не знает ныне, Сорвался ль он с вершины сам собой, Или низвергнут мыслящей рукой? Столетье за столетьем пронеслося: Никто еще не разрешил вопроса.(Ф. Тютчев)
2.
Годы, люди и народы Убегают навсегда, Как текучая вода. В гибком зеркале природы Звезды —(В. Хлебников)
Здесь есть «субъективность» только как ощущение воздействия индивидуальной художественной воли, нераздельное в нашем восприятии с ощущением поэтического мастерства. Общения с авторской индивидуальностью — помимо этого — нет, именно потому, что в социальной проекции литературы нет воздействия реальной личности поэта, а лишь абстрактной авторской индивидуальности — «литературной личности» (выражение Ю. Тынянова).
Спорным представляется также и другое утверждение что отличием лирики является неопределенность «содержания» и примат в ней чувства. (Атака против «содержания» в литературе вообще нимало не ослабила позиции традиционной поэтики в этом вопросе, а отчасти была ей на пользу.) Об этом, например, тот же Р. Леман: «Меж тем как эпическое и драматическое искусство состоит в четком, пластическом изображении характеров и действий, сущность лирики, как раз наоборот, в разомкнутости, стертости внешних очертаний. Чувство тут все» [30] .
30
R. Lehmann. Poetik. 2 Aufl., S. 127.
Здесь указаны два признака, для Лемана они, по-видимому, обусловливают друг друга. Но можно и обособлять их. Например, Б. Томашевский следует в этом отношении за традиционным учением: «Стиховая речь есть речь повышенно эмоциональная. При лирической краткости не может быть смены эмоций. Эмоциональная окраска едина во всем стихотворении и определяет его художественную функцию» [31] .
Доказательства исключительного эмоционального характера лирики в том смысле, как об этом говорят названные авторы, — неизвестны; научной проверкой этого «самонаблюдаемого» явления никто не занимался, — его не только можно, его должно оспаривать.
31
Б. Томашевский. Теория литературы. Л., 1925, с. 184. Точно так же: Ю. Подольский («Литературная энциклопедия. Словарь литературных терминов», т. 1, с. 408): «И так как душу приводит в волненье не столько мысль, сколько чувство, эмоция, то лирическая поэзия и есть выражение чувств; она имеет по преимуществу эмоциональный характер...».
Наличие эмоциональных элементов при восприятии лирики несомненно, но природа этих эмоций, как отличительно лирических, иная, чем даже в случаях воздействия других литературных видов (и других искусств), тем более различимая с эмоциями бытового порядка. Ввиду этого не годится употреблять в поэтике термин общей психологии, имеющий в виду по большей части переживания внелитературные.
Но, главное, своеобразные эмоциональные элементы лирики не имеют в ней доминирующего значения. Драма — в театральном выражении — несравненно более мощный эмоциональный возбудитель, чем лирика, и в ней это эмоциональное заражение составляет существенный и необходимый элемент нужного эффекта, чего никак нельзя сказать о лирике [32] .
32
Досужий обыватель, кому литературное чтение нужно как «косметическое средство для души», больше всего ценит и ищет эмоциональных эффектов книги, — но именно он никогда не берет сборника стихов, он «наслаждается» романом — переводным с французского или английского, романом массового производства, минимально литературным, или, если его досуги прерывисты, он требует «занятных» рассказов. Факт этот хорошо известен всем, стоящим у дела распределения книги. Здесь — свидетельство против эмоционального воздействия лирики на читателя, хотя и не прямое, но довольно веское.
С другой стороны, знатоки поэзии много раз указывали на интеллектуальную по преимуществу работу («раздумье») как на сущность процесса восприятия стихов [33] .
Неотъемлемые эмоции восприятия лирики — не те, какие могут индуцироваться, то есть могут возникнуть как аналогичные к ее тематике, — не воспоминания любви, грусти и т. д., а возбуждаемые ею переживания в области эстетики языка (любованье речевым искусством) и эмоции интеллектуальные. Ганс Ларсон говорит об этом так: «Каждый раз, когда мы испытываем эстетическую эмоцию, — анализ должен быть в состоянии открыть богатый синтез представлений, что предполагает большую интеллектуальную работу, преодолевающую в известном моменте границу, у которой останавливается обычно наша мысль, и овладевающую совершенно необычайным для нас комплексом смысла» [34] .
33
См. хотя бы: Е. Faguet. L’Art de lire, pp. 83, 94. — У нас — M. Гершензон, А. Белый и др.
34
Hans Larsson. La logique de la poesie, pp. 22, 16.