Эта девочка Моя

Царева Вероника

Я смаргиваю сон с глаз и сажусь на край кровати, когда шум за дверью доносится до моих ушей.

— Она не готова.

Голос Марка раздается прямо за моей дверью, и мне интересно, с кем он говорит. И на мгновение, на миг, паника подкрадывается ко мне, но прежде чем она успевает охватить меня, я отступаю назад.

Я укрепляю свои стены, потому что знаю, что если я впущу хоть какое-то чувство, даже самое незначительное, все рухнет. Я слышу еще один голос, и все надвигающиеся эмоции полностью исчезают.

— Мне все равно, сынок, теперь

подвинься или я тебя подвину. Эта девушка мне как дочь, и будь я проклят, если позволю ей сидеть в этой комнате в одиночестве.

Марк, должно быть, воспринимает слова отца всерьез, потому что через секунду дверь моей спальни открывается, и через нее входит Цепов старший.

Он улыбается, как только видит меня, но я не отвечаю ему тем же.

— Как поживает моя девочка?

Я пожимаю плечами, когда он проходит вглубь комнаты. Марк бросает на меня извиняющийся взгляд с порога, как бы говоря, что ему жаль, но он не должен извиняться, это не его вина.

Константин устраивается на кровати рядом со мной, его большое тело съедает большую часть пространства, из-за чего комната кажется меньше, чем есть на самом деле.

— Я поговорил с твоей мамой. Она планировала приехать, но у нее на работе завал. Я сказал ей, что приеду вместо нее, так как знаю, как сильно ты меня любишь.

Он улыбается мне, его улыбка вызывает у меня воспоминания, воспоминания об определенном человеке, о котором я не могу сейчас думать. Я опускаю взгляд на свои руки, которые лежат скрещенными на моих коленях, чтобы защитить себя.

Я не могу сейчас думать о нем.

Впервые я рада, что моя мама больше заботится о своей работе, чем обо мне. Я рада, что ее здесь нет, и не хочу, чтобы она приезжала и в будущем. Она всегда была такой, работа превыше всего, даже собственных детей. Я помню, как обижалась на это в детстве, но сейчас так даже лучше.

Глава восемьдесят один

— Я знаю, что тебе больно, Диан. Я никогда не видел тебя такой разбитой, но я не могу позволить тебе продолжать жить таким образом. Мне не хватает твоего света, твоей улыбки…

Он прерывается, и я отключаюсь от всего, что он говорит. Если я буду слушать, то начну что-то чувствовать, а я не хочу чувствовать ничего, кроме пустоты.

— Я беспокоюсь о тебе, — признается он его голос мягкий, и почему-то это единственное высказывание которое вызывает во мне ответную реакцию.

— Не стоит. Я в порядке.

— Ты не в порядке, Диан, тебе нужно вырваться из оков страданий, только так ты сможешь справиться с этим. Чем дольше ты будешь держать это в себе, тем тяжелее тебе будет. За каждый день, который проходит, ты причиняешь себе еще больше боли.

Я говорю себе, что он не понимает, не понимает, что если я позволю себе хоть что-то почувствовать, будет только хуже. Я не могу открыть глаза на реальность… Я не могу сказать то, что мне нужно сказать. Я не могу позволить своему чертову сердцу почувствовать эмоции, бурлящие

глубоко внутри меня, потому что если я это сделаю, то все, что я сдерживала, выплеснется из меня. Оно утопит меня, подхватит течением, утянет на дно, проникнет в каждую пору моего тела, и будет мучить меня до тех пор, пока не уничтожит окончательно.

— Я очень близок к тому, чтобы сойти с ума. Ты мне как дочь, но помочь тебе я смогу, только если ты мне позволишь. Марк держит меня в курсе всего. Я занимаюсь проблемами Кирилла, а он — вашими, но мы все здесь страдаем.

Одно упоминание его имени заставляет меня вздрогнуть.

Нет. Я сжимаю зубы. Я ничего не почувствую. Я не позволю ему разрушить мои стены.

Я буду защищать себя.

— Я хочу принять душ, — говорю я, уже поднимаясь с кровати.

Я не могу оставаться здесь, я не могу слушать его рискуя тем, что он скажет что-то, что прорвет платину.

— Если это поможет, ему тоже больно.

Мне все равно. Мне все равно. Я говорю себе, топая в душ и заперев за собой дверь, не позволяю его словам повлиять на меня.

Я включаю душ, но не захожу в него. Я просто сижу на унитазе, надеясь, что он уйдет и больше не захочет со мной разговаривать. Шум воды заглушает шум в моей голове, и через некоторое время я не слышу ничего, ничего, кроме ровного биения своего сердца.

Я не хочу чувствовать, думать, я ничего не хочу. Я сижу, пока не забываю, что он вообще был здесь, и снова становлюсь призраком… призраком, вот как я себя чувствую. Я нахожусь в этом мире, вокруг меня люди живут своей жизнью. Я вижу, как они улыбаются и смеются, но эти эмоции не доходят до меня, ничто не может дойти до меня.

Я настолько отрезана от реальности, что мне кажется, будто я не здесь. Во всяком случае, не полностью.

Часть меня просто исчезла, парит в пространстве, или, может быть, я просто сломлена настолько, что меня уже не починить, но как бы это не было странно, я себе нравлюсь такой. Я не знаю смогу ли я когда-нибудь снова стать прежней.

Время никогда не залечит мои раны.

Глава восемьдесят два

Кирилл

Входя в кабинет в отделе полиции, куда меня вызвали, я чувствую легкое беспокойство. Когда я вхожу в комнату и поднимаю глаза и вижу двух полицейских.

Большинство людей сейчас обделались бы, но постоянное чувство вины, горе и гнев, поглощающие меня, не оставляют места ни для чего другого.

У меня нет сил ни на какие другие чувства, и мне все равно, что со мной будет дальше.

Я заслуживаю любого наказания.

— Проходи Кирилл, присаживайся, пожалуйста, — приветствует меня один из них. — Я дознаватель полиции Симонов, а это мой напарник.

Его голос монотонный, а лицо без эмоционально, в отличие от его напарника, который выглядит так, будто вот-вот набросится на меня. Я сажусь на жесткий металлический стул, и дознаватель начинает говорить.