Этап
Шрифт:
Она разлила чай по чашкам и уселась за стол.
— Даша, сколько…
— Двести одиннадцать, — она посмотрела ему в глаза. — Сколько концов света я видела, да? Двести одиннадцать. Винни нас потом очень сильно выручал. И сейчас выручает, он такой же хороший.
— Фёдор говорил ещё про какой-то кулёк с конфетами.
— Ага, это у меня в куртке каждый раз появляется, — она улыбнулась. — Съела одну конфетку — и сытая на весь день. Случайно это поняла, меня однажды в какую-то степь занесло, я два дня остальных искала. Очень пригодилось. Хотите попробовать? — она сбегала в прихожую и
— Возьму на память, — согласился Николаев. — Пусть будет, про запас. Знаешь, что? Давай уже на "ты". А то звучит очень официально.
— Хорошо! Дядя Серёжа, мне нужно вот это, — она написала несколько строк на салфетке. — Там же, где брали компьютер. Хорошо?
— Сделаю, — пообещал Николаев.
— Секретничаете? — Мария появилась в дверях кухни. — Ой, ну совсем другое дело! Весёлые и довольные. Всегда бы так. Даша, сегодня меня учить будешь! Я тоже умная, между прочим. Серёжа? Всё хорошо?
Она смотрела ему в глаза, и он понял, о чём она.
— Да, — он встал. — Лучше не бывает.
16.
— Дядя Миша, мы пообедаем! — крикнул Жора, и помахал рукой Николаеву и Петровичу.
— Да, Жора, конечно. Мы тоже перекусим пока, — и Петрович помахал им в ответ. — Серёжа, вон там есть кафе. Мне — чайку, а себе что хочешь.
— Сделаем, дядя Миша, — и Николаев, вслед за фронтовиком, вошёл под навес другого кафе, на другой стороне площади. Это правильно, подумал он. У парней свои интересы, им втроём куда веселее.
Петрович добыл пачку "Явы" и с удовольствием закурил. Предложил Николаеву — тот вежливо отказался. После боя как-то перестало тянуть. Раньше курил, чуть что, а теперь — словно кто заказал. Не тянуло. Правда, аппетит появился, волчий.
— Во всём свои плюсы, — Петрович с улыбкой смотрел на горожан, большей частью жизнерадостных. — Вот курю теперь, сколько влезет, и врачей всех могу послать, куда захочется. Георгий говорит, Маша за ум взялась, наконец-то. И Даша счастлива, вся сияет.
— Видимо, мы нашли друг друга, — согласился Николаев. Вот он одним чаем бы точно не наелся. Шашлыки здесь, конечно, совсем не те, что были давеча на речной косе, но вполне приятные.
Петрович покивал.
— Дашу жалко, — добавил он. — Остальные все уже взрослые. Кто-то уже ума набрался, кто-то ещё наберётся. А она уже и не девочка, умом-то, а все девочкой считают. Да и личной жизни нет, сам понимаешь.
Николаев вздохнул.
— Я когда с Георгием встретился, — Петрович отхлебнул чая, и довольно зажмурился, что твой кот. — Он с Аввакумом вместе работал здесь. У меня ж ещё губная гармошка была, тоже трофейная. Но так Аввакуму понравилась, что подарил. Нельзя было не подарить. А уж как он на ней выучился играть — любо-дорого слушать!
Аввакум-то здесь с середины того века, — продолжал Петрович. — Наверное, последний среди нас был верующий. Каторжанин, бежал с одного из этапов, и под брёвна попал. Лес сплавляли, брёвна скатывали — его и придавило. Редкостный прохвост! И ничто его не брало, даже ядерная война. Это сейчас пошли зомби и вампиры,
Мне тридцать пять было, когда на войну пошёл. Уже семья, дети. Но как заговорённый: никто из ребят наших, кто со мной пошёл, не уцелел. Кто-то инвалидом стал, большинство погибло. Я один — весь в шрамах, но живой и на всё годный. Я, когда под грузовик попал, здоровее многих молодых был. Помню, сильно переживал первое время, особенно после двух первых концов света. Аввакум мне и сказал: если ты это наказанием считаешь, то ты арестант, вечный каторжник, и покоя тебе не будет. Для тебя, говорит, каждый конец света будет этапом. Каторгой, то есть. Я вот, говорит, сам каторжник. Однако здесь всё понял, и не тосковал, как только понял. Я ему и говорю: что этап, это верно. Но другой этап. Жизненного пути. Он посмеялся, помнится, потом и я засмеялся сам, и уже не переживал. А что толку переживать? Человек, если он человек, везде себе место найдёт, и цель найдёт, применение.
— А что стало с Аввакумом?
— Ушёл. Нашёл другую команду, там как раз было одиннадцать, и ушёл. Помню, как с нами прощался — вам, говорит, оставаться, пока единоверцев не сыщете. А мне пора. Это ведь он понял, как можно с другими командами встретиться. Никто такого и представить не мог, а он сумел. И ведь неуч, грамоты не знал, до ста едва умел считать. Здесь уже всему научился. Умище был! — и Петрович покачал головой. — Фёдор потом видел, как это выглядит, когда уходят. И записку принёс, от Аввакума. Не саму записку, фотокопию. Точно он передал, была там пара подробностей, о них никто чужой не мог знать.
— Что он передал в записке?
— То и передал, что мы теперь знаем. Соберите двенадцать, одной веры, и как найдёте, то зеркала вас пропустят в Царствие Божие.
— То есть те двенадцать умерли?
— Кто знает, — пожал плечами Петрович. — Фёдор говорит, что вряд ли. Да и Аввакум был горазд красиво сказать. Он ведь здесь уже уверовал, когда понял, что как заговорённый, что его ничто не берёт. Пока других спасает — не берёт.
— Одной веры, — повторил Николаев, и усмехнулся.
— Мы не верующие, — согласился Петрович. — Никто из нас. Но вера у нас одна, вот так вот.
Николаев отпил ещё чая и задумался. Крепко задумался.
— Тебе, верно, интересно, как я тебя нашёл? — Петрович добыл ещё одну сигарету. — Аввакум мне подсказал. Кто, говорит, твоей веры, всегда тебя заметит и в глаза посмотрит. А если сомневаешься, что это он, то пойди прочь, в другое место, и там он тебя непременно снова встретит. Потому что чувствуете, что одна вера у вас, что свои. Так и выходило.
— А те, которые с нами не остались? Они той же веры были?
— Были, — согласился Петрович. — Но их вера не устояла. Когда конец света наступает, тут и видно, что ты за человек. Кто-то укрепляется в вере, кто-то отказывается от неё. Вот и всё. Когда начинается, у тебя полминуты, не больше, чтобы выжить в первый раз. И несколько попыток даётся — других спасти. Хотя бы одного. Если спас — значит, прошёл отбор. Так мы поняли.
— А я кого спас? — подумал вслух Николаев. — Кошку разве что.