Эти двери не для всех
Шрифт:
– Юлия Николаевна, голубушка, – желчно сказал Чернов, – известно ли вам о таком малозначительном… я бы сказал – мимолетном событии, как ежегодная региональная конференция областного Урологического общества? Известно? Прекрасно. А могли ли вы предположить изменение моего операционного графика в связи с этой досадной мелочью – конференцией? Могли. Великолепно. И не составило ли бы для вас труда заглянуть в измененный в связи с вышеупомянутым, не стоящим вашего внимания эпизодом операционный график отделения? В этом графике вы, вне всякого сомнения, обнаружили бы, что на сегодня я свое участие в операционной деятельности клиники
Чернов заломил бровь, поклонился анестезиологине, открыл дверь своего кабинета и увлек туда Бравика.
Бравик терпеливо пронаблюдал эту сцену. Заведующая анестезиологией вполне могла бы сообразить, что в день, когда директор клиники занят конференцией, не надо теребить его из-за такой мелочи, как изменение операционного графика.
"Не надо суетиться, как курица на проезжей части", – сказал бы в таком случае Папа Шехберг.
Но, прикрывая за собой полированную дверь, Бравик успел заметить, что глаза докторши, дамы, вполне, может быть, дельной и работящей, наполнились от обиды слезами.
"Ничего, ничего…" – хмыкнул про себя Бравик. Он терпимо относился к раздраженным взбрыкам заведующих и профессоров. Естественно, если эти взбрыки были по делу. Хороший начальник должен быть колоритен, он имеет право на характер и закидоны. Бравик мысленно процитировал Конецкого: "Должен признаться, что капризы капитанов считаю положительным признаком свободы внутри профессии и профессионального мира. Капризность есть сигнал о том, что мужчина на капитанском мостике наконец вытеснил из себя комплекс запуганного школьника и начал утирать сопли не рукавом, а платком. То есть поверил в себя и свое право быть там, где он есть".
В кабинете Чернов самолично заварил кофе – достал из тумбочки яркий пакет, залил джезву водой из колбы, поставил на маленькую электрическую плитку.
Бравик сидел в бежевом кожаном кресле, скрестив короткие толстые ноги, и посматривал на Чернова.
Накануне, после того как ординатор Назарова привез ему билеты на поезд, суточные и командировочное удостоверение, Иван Андреевич позвонил Бравику еще раз.
– Гриша, – сказал Назаров так, будто забыл сообщить Бравику какую-то мелочь. – Гриша, я еще вот о чем тебя попрошу… Глянь-ка ты, брат, по-свежему на Алексея… Я тебе, знаешь, доверяю в этих делах. Знаешь ты толк в людях. Тут оно вот как получается – то ли брать его к нам, то ли не брать. Стручков в следующем году пойдет на пенсию. Это предрешено. Вот я и думаю про Чернова.
– Да, да, конечно, – сказал Бравик.
Он все отлично понял.
Назаров решал: протежировать ли Чернову при возможном его назначении завкафедрой урологии в Институт усовершенствования.
Терпеть Бравик не мог подобных поручений. Плевать он хотел – кто там куда подходит или не подходит. Было у него, у Бравика, свое отделение, были свои темы, и совсем неинтересна и неприятна была ему эта квазиакадемическая возня. Но были еще и добрые отношения с Назаровым, с Лораном… А поскольку Бравик оставался человеком трезвым и реалистичным, то всегда помнил: хочешь нормально пребывать в среде – соблюдай правила среды. И, соответственно, четко выполняй поручения благожелательных вышестоящих.
И пусть эмиссарства этого Бравику
– И вот еще что, – добавил Назаров. – Назревает у Чернова монография. Да, да, представь, не только вам с Винаровым монографии положены, периферийным коллегам тоже положены. Так вот, монографию Чернова я предложу тебе отрецензировать. Он, кстати, об этом должен догадываться…
Чернов распрямился и поставил перед Бравиком маленькую глиняную кружку.
В кружке взбухала густая коричневая пена, в кабинете ароматно запахло кофе.
– Только без сахара, – просяще сказал Чернов. – Иначе кофе не кофе. Ей-богу, не пижоню.
– Да я понимаю. Кофе… понимаю… – сказал Бравик. – Вы, Алексей Юрьевич, както строго с анестезиологом… Нет? Уж извините.
– С Юлией Николаевной-то? – хищно спросил Чернов. – Строго… Милейшей Юлии Николаевне пора целиком сосредоточиться на внуках, у нее их, если не ошибаюсь, двое. А она пьет мою кровь. И ест мою плоть. Вы, Григорий Израилевич, заполошных анестезиологов очень любите?
Нет, таких анестезиологов Бравик не любил. Таких никто не любил.
Анестезиология-реаниматология – специальность неблагодарная и широкой публике малозаметная. И очень-очень трудная. Хирурги с бешеными глазами и потными лбами, под патетическую музыку за кадром, решают свои глобальные задачи. А анестезиологи должны незаметно сделать так, чтобы оперируемый не прекратил вдруг свою жизнедеятельность. Чтоб он не уронил давление и не прекратил кровообращение, чтобы его сердечная мышца не прекратила вдруг, к вящему удивлению собравшихся, свои сокращения. И все это анестезиологам положено осуществлять несуетливо, чтобы не ранить тонкую психику оперирующего хирурга. А зудеть над ухом и отвлекать – этого анестезиологам не положено. При всем при том, что анестезиологи – общепризнанные аристократы операционной деятельности.
Умеешь эти правила соблюсти – молодец, честь тебе и почет. Не умеешь – будут разговаривать как с бобиком. Или ругаться.
– Вы не сочтите меня бесцеремонным… – с любопытством сказал Бравик. Ему еще интересно было, как Чернов ответит на его расспросы. – Но вот мне показалось, что с заведующим своим вы тоже… Запросто… Вы что – им не очень довольны?
– Он у меня никакой, – спокойно ответил Чернов и придвинул к столу другое кресло.
– И вас устраивает "никакой"?
– А… – махнул рукой Чернов, усаживаясь. – Устраивает. Я, знаете ли, не ленюсь.
И обходы у меня – не раз в неделю, а ежедневно. И перевязками не гнушаюсь.
Отделение у меня под контролем.
Бравик понял, что когда-то, несколько лет назад, заведующий не поставил себя с Черновым.
Что ж, это Бравику тоже было понятно. Сам заведующий и виноват. И тут он Чернова почти одобрял.
В дверь тихо постучали.
– Да! – сказал Чернов и на вращающемся кресле повернулся к двери.
В кабинет заглянул Каприн. Он переоделся – черный костюм, белая сорочка, синий галстук, поверх – отглаженный халат. И высокий накрахмаленный колпак. Бравик много раз с некоторым удивлением отмечал, что в Москве все, от субординаторов до профессуры, носят мягкие колпаки, а вне Москвы – в обычае высоченные, твердо накрахмаленные, прямо башни какие-то.