Это лишь игра
Шрифт:
– До завтра. Только я не приду завтра в школу, – бросает мне в спину она.
– Почему? – останавливаюсь и снова подхожу к ней.
– Ничего такого. У нас с бабушкой завтра дела.
– Понятно, – киваю и, помолчав, спрашиваю: – А послезавтра? Придешь?
– Приду.
– Ну ладно, тогда до послезавтра, – выдавливаю подобие улыбки и ухожу. Сажусь в машину, оглядываюсь на дом Третьяковой, но ее уже, конечно, нет.
***
На другой день Третьякова и правда не приходит в школу. Ее пустая парта мозолит глаза. И как-то даже скучно...
После
– Ты ведь докладываешь отцу, куда я хожу, с кем встречаюсь?
Он явно смущается.
– Ну… это моя обязанность. Александр Германович… он просто беспокоится за вас.
– Знаю. И тем не менее прошу. Не говори ему сегодня ничего. Просто скажи, что я был в школе, потом сразу домой.
– Но… а где вы будете?
– Да не переживай ты так. Я просто поговорю вон с той женщиной в каком-нибудь кафе поблизости. Это недолго. Но отец знать этого не должен… Пожалуйста.
– Хорошо… ну, если недолго, то я просто ничего не видел, да?
32. Герман
– Какой же ты стал взрослый и красивый, – разглядывает меня мать и улыбается, обнажая плохие зубы. Переднего вообще нет, сломан. От этого она заметно шепелявит.
Мы сидим за дальним столом в какой-то кафешке, выбранной наобум. Себе я взял кофе, матери – поесть, но она едва клюет салат, а к рыбе даже не притрагивается.
– И ты очень на меня похож. Просто моя копия. В юности, конечно. Сейчас-то я всё уже… Поистрепала меня жизнь… – тяжко вздыхает она. Затем издает смешок. – А мы с тобой со стороны, наверное, странно смотримся. Принц и нищенка…
Я никак не реагирую на ее речь, просто молча сижу и жду, правда, не знаю чего. И думаю: что я здесь забыл? Зачем мне это всё?
Впрочем, ладно, Третьякова права – от меня не убудет посидеть с ней полчаса, послушать вздохи и причитания, перетерпеть.
Мысленно я себе говорю, что это моя мать. Пытаюсь вызвать хоть какие-то чувства, ну хотя бы мало-мальский интерес, но тщетно. Мне без разницы, как она жила все эти годы, чем занималась, почему не появилась раньше. Единственное, что я сейчас чувствую – это скуку и легкую брезгливость.
От нее плохо пахнет. Чем-то кислым, затхлым и… химическим. И выглядит она вблизи и без верхней одежды еще хуже, чем мне казалось сначала. Истощенная до острых выпирающих костей, тусклая, бесцветная, с серой нездоровой кожей, покрытой сеткой мелких морщин. Кутается в старую, заношенную кофту.
– Хотя в твои годы я знаешь как блистала! – она снова улыбается. – Между прочим, титулованной королевой красоты была. Мисс Сибирь – 99.
– Я в курсе, – подтверждаю без всяких эмоций.
– Он тебе рассказал? – спрашивает она.
Я ничего не отвечаю, потому что под «он» мать подразумевает, конечно же, отца и, судя по ее тону и по едва изменившемуся выражению лица, ей очень хочется поговорить о нем. О том, какой он бездушный тиран, как несправедливо
– Он, как увидел меня тогда, так и увлекся сразу. Подарками дорогущими заваливал. Обещал золотые горы. Замуж позвал. Захотелось ему, понимаешь, в жены королеву красоты.
Я уж не стал говорить, что знаю, как ей досталась эта корона и как она вынудила отца на себе жениться.
– Я же совсем девчонкой была. Школу недавно закончила, только приехала из Бирюсинска… Что я там видела? А тут большой город, столько всего… И сразу этот конкурс, победа… и твой отец. Мне, конечно, польстило его внимание. Он ведь взрослый, хозяин жизни… И так красиво ухаживал. А какая у нас была свадьба! Как в сказке! Только эта сказка длилась недолго…
Ну вот и перешли к самому главному. Сейчас начнутся жалобы на отца и несправедливую судьбу.
– Твой отец оказался ужасным мужем. Сутками напролет он где-то пропадал. Ну, говорил, что работает. То встречи у него всякие, то поездки. Рестораны, сауны… А я сидела дома одна, как в клетке. Прислуга меня ненавидела. Следила за каждым шагом и сразу ему докладывала. Я дома была как в плену, понимаешь? Пока он развлекался со всякими девками…
Тут уж я, не выдержав, спрашиваю с усмешкой:
– То есть, это не ты, а отец таскал меня в люльке по всяким съемным углам? Запирал на балконе, пока сам с девками…
– Это было всего один раз! И это был несчастный случай! – с жаром перебивает она меня и тут же замолкает. Опускает голову и прячет лицо в ладонях.
Повисает пауза. Спустя полминуты она продолжает глухим, скорбным голосом:
– Я понимаю, что вела себя ужасно и была отвратительной матерью. Я всё прекрасно понимаю. И знаю, что нет мне прощения. Ты же чуть не погиб… Это моя самая большая ошибка, и я за нее всю жизнь расплачиваюсь и себя ненавижу. Но пойми, я была совсем девчонкой, почти как ты сейчас. Глупой была, несдержанной, ранимой. Мне хотелось любви, хотелось внимания, а не сидеть сутками взаперти в одиночестве… Это, конечно, меня нисколько не оправдывает. Просто знай, что я очень и очень сожалею. Ты даже не представляешь, насколько… Я бы всё на свете отдала, чтобы исправить… Но увы, это невозможно. Поэтому я и хотела перед тобой извиниться… пока не поздно. Прости меня, сыночек, если сможешь…
– Ты где-то живешь? – спрашиваю ее, чтобы хоть что-то сказать. Чтобы не сидеть каменным истуканом. Потому что ее речь меня не тронула, ее покаяния мне даром не нужны, как и она сама. Но если ей станет легче, оттого что выговорилась, пусть так будет. Хоть какой-то толк от этой встречи.
– Я? А, да… живу… приютил один добрый человек.
– Пьешь?
Она трясет головой.
– Нет. Раньше бывало… по праздникам, ну как все… А сейчас нет.
Затем снова повисает пауза, на этот раз долгая и неловкая. Потому что вижу – мать еще что-то хочет сказать, но то ли сомневается, то ли стесняется.