Это лишь игра
Шрифт:
Тогда было неприятно, это да. Но чтобы расстраиваться или переживать, а уж тем более убиваться… абсолютно нет. Случались еще какие-то подобные истории. Но они лишь подтверждали то, что я и так знал: нельзя никому безоговорочно доверять и полагаться стоит только на себя. Потому что каждого прежде всего волнует только он сам, что, в общем-то, естественно. Это надо принять как неизбежность, и разочарований не будет.
А Третьякова… она как будто не от мира сего. И мне действительно ее такую жаль. Я даже ловлю себя на том, что переживаю за неё так, что ни на чем другом
Зато в чате класса новое воззвание: игнорить Третьякову.
«Пусть эта убогая живет, но никто не должен с ней даже здороваться. Ее в нашем классе больше нет», – - пишет Михайловская.
И в ответ сплошные лайки...
30. Герман
– Сегодня работать будете в парах, – говорит Бурунов, наш ОБЖшник. Он же – зам директрисы.
Бурунов – бывший военный и замашки у него солдафонские. Наши с ним не шутят.
– Все, кто сидит по одному, подсаживайтесь друг к другу, – велит он. – В темпе!
Ко мне сразу садится Михайловская, кто-то еще к кому-то, и в итоге в гордом одиночестве остаются двое: Жучка – за последней партой и Третьякова – за первой.
– Жуковский, к Третьяковой, – кивком указывает Бурунов. – Живее!
– Жучара, попробуй только сядь к ней, – шипит Ямпольский. – Давай зашкварься.
Патрушева оборачивается к нему и тоже что-то втирает шепотом. Он поднимается, но с места не двигается. Стоит, мнется, в лице – все оттенки паники.
– Я повторять должен? – рявкает ОБЖшник. – С первого раза туго доходит? Марш к Третьяковой! Не задерживай меня и других.
Жучка перепугано оглядывается на класс, но все смотрят на него выжидающе. Мол, ну давай, рискни.
– Да не будет он с ней сидеть, – подает голос Гаврилов. – И никто не будет.
– Ш-ш-шта? – угрожающе вопрошает Бурунов.
– Самоубийца, – усмехается Михайловская.
– Дебил, – качает головой Ларина.
Бурунов и правда стремительно багровеет, гневно раздувая ноздри. А Третьякова – я вижу только ее затылок – низко-низко опускает голову.
– Да пусть сюда сядет, – говорю и поднимаюсь из-за стола.
– Герман, ты куда? – шепчет Михайловская. – Не нужен мне тут Жучка. Я не хочу с ним… Стой!
Бурунов еще сердито пыхтит, пока я иду к третьему ряду и сажусь с Третьяковой. Наши сзади оживляются, но я особо не вслушиваюсь, кто там что нашептывает. Перевожу на нее взгляд – она так и сидит, не поднимая головы. Неподвижно, только одной рукой сжимает-разжимает пальцы другой.
Пальцы у нее тонкие. Кожа на руках бледная, почти прозрачная, каждая венка просвечивает. Кажется, такая мраморная кожа у взрослых может означать проблемы с сосудами или сердцем, если я правильно помню. Медицину в колледже мы, конечно, изучали, но лишь на уровне первой помощи, не углубляясь, но сейчас вдруг всплыло на ум. Хотя, наверное, ей просто холодно. Она вон и едва уловимо дрожит.
– А ну мне тут прекратили
А я смотрю на Третьякову. Разглядываю ее. Она какая-то другая сегодня.
Обычно Третьякова ходит с распущенными волосами. Они у нее немного ниже плеч, светлые и слегка волнистые. А сегодня она убрала их в хвост. У нее, оказывается, уши не проколоты… и такая маленькая круглая мочка. А на виске крохотная темная, почти черная, родинка.
– Итак, работаем в парах. Вот вам карточки с вопросами по теме прошлого урока. Значит так, по очереди друг другу отвечаете на эти вопросы. Затем тут же карточку подписываете и ставите друг другу оценки. Пятерки абы как не лепите. Я проверю. Спрошу у двоих-троих на свое усмотрение. И если моя оценка с вашей не совпадет, разделю ее на обоих. Ясно?
Я поворачиваюсь к Третьяковой всем корпусом.
– Ну что, Лена, – спрашиваю, – расскажешь, какие бывают кровотечения?
Она бросает на меня быстрый тяжелый взгляд. И молчит.
– Кровотечение бывает венозное, артериальное, паренхиматозное, капиллярное, – отвечаю сам. Ну и в итоге рассказываю ей вкратце всю прошлую тему. А что еще делать?
Она лишь в конце нарушает молчание:
– Ты надо мной издеваешься?
– Даже мысли не было.
– Тогда что тебе от меня нужно? Больше меня ссорить не с кем. Я и так одна, меня и так все ненавидят…
– А тебе нужно, чтобы тебя все любили? Тогда зачем ты выступала против всех? Где логика?
Она снова бросает на меня взгляд, на этот раз долгий и полный ненависти. И ничего не отвечает.
– Новая тема – переломы, – вполуха слышу Бурунова. – Какие бывают… симптомы… первая помощь…
Третьякова открывает тетрадь и начинает писать под диктовку. А я наблюдаю за ней.
– Герман Горр! – окликает меня ОБЖшник. – Почему не записываешь? Всё уже знаешь?
– Ну да.
– В таком случае к доске. Вместе с Третьяковой. Продемонстрируешь наглядно свои знания.
Третьякова, встрепенувшись, округляет глаза, но возражать ему не смеет. Мы оба подходим к нему, только она заметно нервничает.
Бурунов выдвигает на середину кушетку, на которой обычно показывает нам эту самую первую помощь чаще на манекене, но иногда и на ком-то из наших. И объявляет:
– Третьякова ложится. У нее сломана голень.
Она стоит в нерешительности, и он повышает голос:
– Третьякова ложится!
Она, поколебавшись, присаживается, а затем вытягивается вдоль кушетки. А я стою над ней, как на сцене.
– Итак, ситуация. Вы ходили с ней в поход. В горы. Вдвоем. Она падает и получает травму. Открытый перелом. Никого рядом нет. Горр, твои действия?
– Уложить. Чтобы рана не контактировала с внешней средой, одежду снимать не надо.
– Какая жалость, – выкрикивает Ямпольский. Прокатываются смешки, но тут же затихают. Бурунов встает из-за стола и нацеливает в Ямпольского палец.
– Следующим пойдешь показывать свои умения ты, Петросян. А если услышу еще хоть звук, вылетишь отсюда вон. – Потом оборачивается ко мне. – Продолжай.