Это лишь игра
Шрифт:
Я взмахиваю рукой, не в силах сдержать порыв отвесить ему пощечину. Ударить по его лицу, надменному, красивому и страшному одновременно.
– Не смей, – жестко произносит он. Не отклоняется, даже руки из карманов не вынимает. Только это «не смей». Но оно неожиданно меня отрезвляет. Рука моя на миг замирает в воздухе, затем виснет безвольной плетью.
Мне становится стыдно, не перед Горром, а вообще. Бить человека по лицу – последнее дело. Это мерзко и очень унизительно, и неважно, на кого ты замахиваешься. Так что я сейчас ничуть не лучше…
Несколько секунд он молчит, глядя на меня в
– Я не хотел, чтобы всё так вышло. Чтобы вышло именно так. Я не хотел, чтобы тебя унижали или пугали. Правда, не хотел. Я просто предложил Чернышову стать капитаном вместо меня. Не заставлял, не упрашивал. Дал ему выбор. Неочевидный, но выбор. Хотя да, я не сомневался, что он выберет. Видно же было, как его ломает, как ему страстно хочется опять стать своим. А стать своим он мог, только прекратив общаться с тобой. Он бы все равно вскоре слился. Не так, не в открытую, как сейчас. Просто стал бы врать, юлить, избегать тебя, пока…
– А то, что было там… сейчас… это вообще что? Как можно так? Это же низость… зверство…
– Ну, это уже не мое творчество. Наши просто жаждали отыграться, сама знаешь, за что. И это лишь ускорило закономерный исход.
– Вот так у тебя всё просто? Тогда что ж ты вмешался?
– А не надо было? – хмыкнув, спрашивает он, но тут же становится абсолютно серьезным и добавляет: – Я уже сказал. Я не хотел, чтобы тебя обидели…
Я на секунду закрываю ладонями лицо, но слез больше нет, хотя в груди так больно, словно меня изнутри исполосовали бритвой.
– Не хотел, чтобы обидели? – вырывается у меня горестный смешок. – Да ты же разрушил всю мою привычную жизнь… Зачем? За что?
Он долго ничего не отвечает. Только смотрит как будто с жалостью.
– Ты… – продолжаю я. Да, мне очень больно, но почему-то злости больше нет. – Ты всех отнял. Я одна теперь, совсем одна…
– Если все – это Чернышов и Шумилова, то ты и была одна. Но мне, правда, жаль…
28. Герман
Смотрю на Третьякову и понимаю, что наконец меня отпускает. Только легче не становится, наоборот, накатывает тяжелая усталость.
Тот еще денек выдался. Меня, конечно, так не потряхивало, как Третьякову, но перенервничал я основательно. Даже сам от себя подобного не ожидал.
Василий меня вез из «Байкал Арены» после тренировки как раз сюда, в «Современник». На начало игры я уже не успевал, но к середине попал бы. Ну или хотя бы под занавес – точно.
Ехали мы по объездной, чтобы в пробке не встать. И вдруг лопнуло переднее колесо на выстрел. Василий – по тормозам и давай отчаянно выруливать, но нас все равно хорошенько покрутило. Спасло лишь то, что это случилось на прямой дороге. Если бы на повороте – нас без вариантов унесло бы в кювет в такой гололед.
Василий, как только остановились, сразу обернулся ко мне, бледный от ужаса.
– Герман Александрович, вы как? Целы? Не
– Нормально всё, – перевел я дух.
Особо испугаться я не успел – слишком внезапно и быстро все произошло, только удивился. А вот плечо, похоже, подвывихнул во время этих маневров, но это ерунда. Главное, оба живы и целы.
Хуже другое – до конца игры оставалось не так много времени. Ну а после игры, судя по последним сообщениям в чате, Третьякову собирались затащить в какую-то забегаловку, где и покуражиться вволю. Вообще-то я собирался прямо там, в клубе, сразу же после игры перехватить Третьякову и при всех пояснить, куда и зачем ее зазывает друг Петя. Даже примерно представлял Петино лицо в этот момент.
Пока Василий мало-мальски отдышался и успокоился, пока возился с колесом, я весь извелся. Хотел вызвать такси, но Василий упросил еще немного подождать. Ну, его понять можно. Если бы я уехал, отец бы его потом казнил.
Я ждал, конечно, все время на часы смотрел, а у самого внутри кипело. Хотелось прикрикнуть на него, чтобы шевелился там быстрее, но сдержался. В конце концов, вся эта ситуация – не его вина. Я мог бы и сам сказать Третьяковой заранее, еще в школе о том, что ее ждет после игры.
Мог бы. Даже в какой-то момент хотел, во всяком случае, колебался, но не стал. Потому что, во-первых, она не поверила бы. Опять бы завела речь, что я на ее верного и надежного Петю наговариваю.
Ну а, во-вторых, потому что очень уж мне хотелось вскрыть Чернышова. Как-то я его в последнее время невзлюбил. Хотя обычно я вообще ко всем ровно, а уж к таким, как он – тем более. Но тут прямо заело.
Так что кого теперь винить?
Однако понервничал я изрядно. Даже не припомню, чтобы еще когда-нибудь так переживал. Опоздать боялся.
Подъехали мы к "Современнику", но наши уже ушли. Пулей залетел в кафе и столкнулся в дверях с Лариной и Сорокиной. Они как раз выходили и задержали меня.
– О, Герман, привет. Все-таки пришел, – защебетала Ларина, потом повернулась, показала рукой вглубь зала. – Наши там уже. Слушай… может, не надо так жестить с этой Третьяковой? Мне кажется, это уже перебор. Ясно, что она настучала на Дэна, спалила всех, но… можно же ее за это просто игнорить всем классом, но, блин, издеваться-то так зачем? Я прям не могу… Ямпольский с Гавриловым вообще как скоты. Раздеть ее хотят. И кто знает, что еще им в голову взбредет. Придурки больные. Мы с Дашкой вообще пошли домой, нафиг надо... Мы, конечно, сказали Черному… ну, он тут как раз топтался… Сказали ему, типа, иди скорее выручай свою подругу, но, блин, кто его послушает? А вот ты…
От ее слов накатила противная тошнота. Я не дослушал Ларину, быстро пошел в ту сторону, куда она указала. И застал Третьякову перепуганной, конечно, но, по крайней мере, одетой. Что ей успели сделать, почему-то язык не поворачивался спросить.
А теперь она стоит передо мной вся несчастная, измученная, потерянная, как будто у нее и правда вся жизнь разрушена. И я впервые не знаю, что делать.
Да, Черный проявил себя так, как я и ожидал, но почему-то нет ни малейшего удовлетворения. Зато от жалости к ней щемит внутри. Но жалеть я не умею и все равно говорю то, что думаю: