Это могли быть мы

Макгоуэн Клер

– Конор, – попыталась она, сидя в машине рядом с ним. – Все случилось так быстро.

Он обернулся к ней.

– Разве это не к лучшему? Возможно, ты уже на третьем месяце. Повезло еще, что мы в Калифорнии. В некоторых штатах предельный срок – шесть недель.

– Шесть недель? Но… на таком сроке можно и не подозревать о беременности!

– Вот именно. Это все политика правых: они хотят практически полностью запретить аборты, даже если не удастся отменить результаты дела Роу против Уэйда. Хотя я уверен, что они попытаются, если выиграют следующие выборы.

Вспышка

восхищения им: как он умен и как много он знает! Можно ли это считать любовью? Этот мужчина везет ее делать аборт. Она не могла не подумать об Эндрю, который ни за что не предложил бы подобного, который бы плакал от радости, увидев результат теста. Попыталась представить себе Конора, энергичного, успешного и красивого, но смягчившегося при виде младенца. Как он держит ребенка над больничной койкой, смотрит на младенца любящим взглядом и улыбается.

Она попробовала снова.

– Просто… Просто мне кажется, нам следовало хотя бы обсудить.

Конор вдруг резко съехал с дороги с визгом шин, потрясшим ее, и она вцепилась в подлокотник машины. На мгновение она испугалась за ребенка. Как глупо… Они оказались на стоянке перед кофейней.

– Что? – бросил он. – Давай, говори.

– Просто… после Трикси… ну, в общем… Разве ты не хочешь хотя бы подумать об этом?

Он фыркнул.

– Ты шутишь, Кейт? Ты, ужасная мать, хочешь еще одного ребенка?

Неужели это правда? Это было словно пощечина.

– Я… Я этого не утверждала. Я просто… хочу поговорить. Это наш ребенок, Конор. А теперь ты… ты не…

Она хотела сказать, что теперь у него нет детей. В биологическом смысле. Но разве это его заботило?

Это было слишком сентиментально, и Конор удостоил ее укоризненного взгляда.

– Это просто клетки. Кровь. Я и первого-то ребенка не хотел, а теперь у меня его нет.

– Но…

Она понимала, что все тщетно. Да, материнство давалось ей с трудом. Но, может быть, это была возможность все исправить. Показать, что она – не неудачница, не плохая мать. Проблемы создавали другие.

– Напомнить тебе, что ты сама бросила детей?

– Не надо.

Неужели бросить детей всегда значило расписаться в том, что ты – плохая мать? Существует ли мир, в котором для них было бы лучше остаться совсем без матери, чем с плохой матерью? Она прижала ладони к холодному кожаному сиденью машины. На улице было почти сорок градусов, но в машине они были изолированы, отрезаны от жары. В Лос-Анджелесе всегда было так.

– И Кирсти… – кажется, Конор никогда раньше не называл ее дочь по имени. – Та штука, которой она болеет, разве пришла не по твоей линии?

Об этом Кейт даже не подумала. Конечно же, так и было.

– Риск огромный, особенно в твоем возрасте. Ты же не хочешь еще одного ребенка с особыми потребностями?

– Но… теперь существуют тесты…

Она имела об этом самое смутное понятие. Конечно же, она никогда не собиралась рожать снова. Но раз уж это случилось само собой, то разве это не меняет дело?

– Кейт, – он повернулся к ней. – Говорю тебе, я бы не стал этого делать. Я не могу

заставить тебя не рожать, но если ты это сделаешь, я выхожу из игры. Навсегда. Я буду оплачивать расходы, но участвовать в этом не буду.

Он замолчал, и Кейт заметила, что он тяжело сглотнул.

– Трикси… С ней было одно дело. Я не хотел ее, но потом… В общем, я не каменный, что бы ты ни думала. Я любил ее, насколько мог. И узнать, что она не моя…

Вот она, возможность достучаться до него, утешить его в горе, докопаться до всех его сокровенных тайн, присутствие которых она ощущала, но до которых никак не могла добраться. Она понимала, что он наверняка что-то чувствует. Наверняка любит Трикси после того, как всю жизнь о ней заботился. Не мог же он быть настолько мертвым в душе. Это напоминало торг. Нужно было только отказаться от этого ребенка, и, возможно, он впустит ее в свою жизнь, и они смогут любить друг друга, как она всегда и хотела.

Какой же выбор он давал ей на этой обшарпанной стоянке в городе, где она никак не рассчитывала жить? Остаться с ним, с мужчиной, которого она, казалось, уже разгадала только для того, чтобы обнаружить в нем новые нераскрытые тайны, или родить этого ребенка, снова пройти через все испытания, потерять свое тело, разум, работу, друзей, жизнь и справляться в одиночку, на этот раз в чужой стране, где медицинская страховка не покрывала беременность и роды. Ее накрыло ощущение полной безнадежности. Она была не в силах переубедить его и не станет даже пытаться. Она не могла снова перевернуть свою жизнь вверх дном. И он был прав. Она была носителем генетического заболевания и ужасной матерью. Не судьба.

– Хорошо. Я согласна.

– Вот и ладно.

Он выехал на дорогу, и через полчаса они подъехали к клинике.

Первым делом она увидела протестующих. Хоть она и знала о существовании в Америке широкого и активного движения против абортов, такого она почему-то не ожидала. Они были в Лос-Анджелесе, одном из самых либеральных городов мира. Она сидела неподвижно в машине. Конор уже вышел и раздраженно оглянулся.

– Не обращай внимания. Они чокнутые.

Она вспомнила, как однажды, много лет назад, шла по Лондону мимо центра планирования семьи, и ей пришлось обходить кучку протестующих с угрожающими плакатами. Но здесь было… так много людей. Пятьдесят, шестьдесят. Они увидели ее и тут же набросились.

– Твой ребенок чувствует боль!

– Остановись, пока не совершила убийство!

Смутная картина искаженных лиц, тел в неряшливой одежде, защитных очков. Куча мужчин среднего возраста в светлых брюках с чехлами для телефонов на поясе. Были здесь и женщины. Фотографии эмбрионов, изображения крови и искалеченных конечностей. Она начала задыхаться от страха. Конор вел ее через толпу, словно ее должны были судить за убийство. Именно этого окружавшие люди ей и желали. Они перекрыли ей путь к клинике – невзрачному зданию со стеклянными стенами, и ей захотелось просто развернуться и бежать, чего они, конечно же, и добивались, и…