Это моя школа

Ильина Елена Яковлевна

Ночь прошла, как одна минута.

Накануне, укладываясь в постель, Катя думала, что уснуть ей будет ужасно трудно. В комнате было непривычно светло. Сквозь белый туман накрахмаленной занавески с улицы лился красноватый праздничный свет. Над башенкой противоположного дома, чуть придерживаясь за карниз, как будто для того, чтобы не взлететь завтра вечером в небо вслед за ракетами, сияли огненные буквы и цифры:

«ДА ЗДРАВСТВУЕТ XXXIII ОКТЯБРЬ!»

«Ну как тут, в самом деле, спать?» — подумала

Катя и в ту же минуту уснула, да так крепко, что за всю ночь ни разу даже не пошевельнулась, ни разу не перевернулась с боку на бок.

Проснулась она оттого, что еще во сне услышала мамин голос.

Стоя на пороге комнаты, мама шепотом говорила папе: — Может быть, все-таки не стоит брать ребят на Красную площадь? И они устанут, и ты замучаешься с ними. Пускай лучше поспят еще.

— А я уже все равно проснулась, — сказала Катя, разом садясь на постели. — Мишка, Мишка, вставай!.. Уйдет без нас!

Мама засмеялась:

— Ну ладно уж, ладно! Идите!

Они вышли из дому довольно поздно.

Как это всегда бывает, когда торопишься, то и дело выходили какие-то неожиданные задержки. Папа порезался во время бритья и никак не мог остановить кровь — из-за этого пропало добрых десять минут. Потом у Миши, уже перед самым выходом из дому, лопнул шнурок ботинка, а бабушка, вместо того чтобы попросту завязать узелок, вздумала вдевать новые шнурки. Вот вам еще целых пять минут.

Одним словом, Катя и Миша ужасно боялись опоздать. Они почти бегом бежали рядом с Сергеем Михайловичем, поминутно спрашивая:

— Успеем или не успеем, папочка? Как ты думаешь, успеем или не успеем?

Отец задумчиво покачивал головой:

— Н-да, следовало, конечно, выйти на двадцать минут раньше. А в общем, нечего беспокоиться. В крайнем случае, догоним наших в пути. Я знаю маршрут.

— Папочка, да ведь не пропустят!..

— Ну, как-нибудь пробьемся.

Но пробиваться им не пришлось. Когда они подошли, вернее сказать — подбежали к той улице, на которой находится папин институт, навстречу им из-за угла вылилась шумная, веселая толпа демонстрантов.

У Кати даже в глазах зарябило. Прямо на них плыли, качаясь, красные знамена, плакаты, портреты… Пестрели, дрожа на длинных, гибких ветках, яркие бумажные цветы.

Снегиревы остановились на краю тротуара.

— Ну, все в порядке, — сказал Сергей Михайлович. — Вот сейчас лаборатория пройдет, потом — гидрологи, а там и наши геологи пойдут. Тут-то мы и вольемся!

А из рядов колонны уже кто-то махал им руками, кто-то звонко кричал:

— Сюда, сюда, Сергей Михайлович! Сюда, товарищ Снегирев! А мы ждали-ждали…

— Наши! — сказал Сергей Михайлович и, взяв за руки Мишу и Катю, вмешался вместе с ними в самую гущу праздничной шумной толпы.

— Поспели все-таки! — переводя дух, сказал Миша. — В самый раз. А, Катя? Только жалко, что шар и флажок по дороге не купили… посмотри, у всех что-нибудь есть, а у нас пустые руки.

— Ничего, — успокоила его Катя. — До Красной площади еще далеко. Купим.

Теперь, когда они уже нашли свое место в этой пестрой веселой колонне, заполняющей

улицу от тротуара до тротуара, Катя в первый раз за все утро огляделась по сторонам. Все последние дни, собираясь с папой на демонстрацию, она вспоминала, как ходила с ним в прошлом году и в позапрошлом, и ей казалось, что все будет так же, как было, но еще лучше. Она заранее видела, как они выйдут из дому рано-рано, в синеватых утренних сумерках, и пойдут по чисто выметенной улице, обгоняя празднично одетых, спешащих к месту сбора людей. У них на глазах серо-сизое, почти ночное небо порозовеет, пожелтеет, поголубеет, и темно-красные в сумраке флаги станут яркими и прозрачными на солнышке. Они увидят, как двинутся в путь первые колонны, точно ручейки, стекающиеся со всех концов города к большой реке. Мишка будет удивляться, кричать: «Смотри, смотри, сколько у них плакатов, флагов! А у этих еще больше!» Конечно, ему удивительно: он в первый раз идет на Красную площадь.

И вот все получилось совсем по-другому. Они так боялись опоздать, что ровно ничего не видели вокруг.

Только теперь, когда на сердце у Кати стало спокойно, глаза и уши у нее словно открылись.

«А как на улице-то хорошо! — подумала она. — Какая погода отличная! Словно нарочно — для праздника…»

И в самом деле, день выдался чудесный. Небо чистое, голубое, без облачка, а воздух такой прозрачный, что на кленах и липах, с которых давно уже облетела листва, четко вырисовывалась каждая веточка.

Шагая рядом с папой, Катя внимательно разглядывала людей, окружавших ее. Кое-кого она уже знала, да и ее знали.

Улыбаясь, поглядел на нее через плечо Петр Иванович Воркутов, папин старый приятель и постоянный заместитель во всех экспедициях. Широкоплечий, бритоголовый, усатый, он бодро шагал впереди. Его коричневое новое кожаное пальто лоснилось ни солнышке. Кепку он снял, и круглая, как шар, голова тоже слегка поблескивала под лучами.

— Катя, — сказал Миша, — а правда, дядя Петя немножко на моржа похож? И голова такая же, и усы, и блестит, как будто только что из воды. У меня и новой книжке как раз такой нарисован… А, Катя?

Катя замахала на него рукой и зашипела: «Тсс!..» Но это было уже ни к чему. Петр Иванович услышал.

— Ах, так? — сказал он, оборачиваясь. — А может быть, я и вправду морж, только ученый?

Катя вежливо засмеялась, а Миша решительно намотал головой.

— Таких вовсе и не бывает, — сказал он.

— Как это — не бывает? Ты, брат, видно, давно в цирк не заглядывал.

— Очень давно, — со вздохом согласился Миша. — Еще ни разу не был.

— Вот то-то и есть. А хочешь, я тебя сейчас рыбкой угощу?

— Рыбкой?

— Ну да, да. Рыбкой. У нас в океане ее сколько хочешь. Держи крепче — вырвется. — И он на ходу сунул Мише в руку что-то красно-золотистое, блестящее, длинненькое…

Миша осторожно разжал кулак.

— Да это же просто конфетка, — сказал он разочарованно.

— Просто? Нет, брат, не просто. Сперва прочитай, что на бумажке написано.

Миша развернул конфету, разгладил бумажку на ладони и прочел: