Это моя школа
Шрифт:
«Как же я буду танцевать с ним, когда он такой длинный? — подумала она. — Ведь я ему едва до пояса достаю».
Но тут, к счастью, передняя колонна двинулась, и баян сразу умолк.
На Пушкинской площади пришлось стоять особенно долго. Уже и поплясали, и поиграли, и спели добрую дюжину песен, а улица впереди все еще была запружена.
— А ну-ка давайте споем наши частушки, самодельные, — предложил Петр Иванович и первый натянул баском:
Через мертвые пески В путь идут солевики. ПоВсе хором подхватили припев:
Солевик-поисковик Жить на месте не привык.Мише до того понравилось, что он запрыгал на месте и закричал: «Дальше, дальше!» Но подгонять и упрашивать вовсе и не надо было. Второй куплет запела Галочка. Голос у нее был очень хороший — высокий, чистый, — он так и летел над головами, точно на крыльях:
Буря черная несется, Заметает все колодцы. Все дороги, все пути, Ни проехать, ни пройти.И опять все дружно подхватили:
Все дороги, все пути, Ни проехать, ни пройти.Галочка задумалась, вспоминая следующий куплет. Но сейчас же на помощь ей пришел долговязый Павлик. Он запел:
А улегся ураган, В путь выходит караван. Наш начальник каравана Сам грознее урагана.И он хитро подмигнул в сторону Сергея Михайловича.
— Ой! — тихо сказала Катя и посмотрела на Павлика снизу.
А все, словно поняв намек, обернулись к Сергею Михайловичу и, лукаво посмеиваясь, пропели ему еще раз:
Наш начальник каравана Сам грознее урагана.Сергей Михайлович сделал вид, что намек относится не к нему, и запел следующий куплет:
Удивляются верблюды — Это что еще за чудо? Мачта смотрит в небеса, Ловит с неба голоса.Все, смеясь, посмотрели на Павлика, и в самом деле похожего на мачту. А Галочка взмахнула руками в голубых перчатках и запела еще звонче:
Перед тем как спать ложиться, Свой привет нам шлет столица. Как Москва услышится, СразуКате показалось, что все только и ждали этих последних слов — так дружно все подхватили:
Как Москва услышится, Сразу легче дышится.Кате и Мише очень понравились частушки геологов.
— Еще, еще! — закричали они. — Папочка, ну что вы там еще сочинили?
И Сергей Михайлович запел:
Бой объявим суховеям, Все равно их одолеем. И дороги проведем, И проедем, и пройдем!Катя тоже, не выдержав, подхватила во весь голос:
И дороги проведем, И проедем, и пройдем!Петр Иванович похлопал ее по плечу.
— Эти пройдут! — сказал он. — Можете не сомневаться…
И вот наконец Красная площадь. Катя так и потянулась вверх, но идущие сплошным потоком люди были намного выше ее и совсем заслонили от нее трибуну. А в это время Миша, которого папа высоко поднял, посадив на плечо, кричал от радости «ура», махал рукой, и Катя поняла, что он-то все видит.
Кате хотелось попросить отца и ее поднять хоть немножко, но она постеснялась — большая уже, тяжело. Кто же поднимает таких больших девочек?
И вдруг чьи-то сильные руки обхватили ее сзади и высоко подняли, так высоко, что вся площадь разом открылась перед Катей. Катя быстро взглянула вниз, на того, кто ее поднял. Это был Павлик. Но она даже не успела сказать ему «спасибо». Во все глаза смотрела она с высоты своей «мачты», обрадованная и немножко смущенная. Ей казалось, что все на трибуне, улыбаясь, смотрят на нее. Она даже немножко пригнулась, чтобы быть поменьше, но как раз в это время ее «мачта» вместе с ней уже проплыла мимо трибуны над бушующим, пестрым человеческим морем. Кругом гудело «ура», и позади двигались красной стеной знамена, двигались портреты в гирляндах цветов… И Красная площадь осталась позади.
Это моя школа
Вечером Сергею Михайловичу снова захотелось пройтись по Москве. На этот раз отправилась с ним вся семья, кроме Тани. Таня ушла в институт на студенческий вечер.
Бабушка надела на голову черную кружевную шаль, хранившуюся у нее в сундуке. Она доставала эту шаль только в дни самых больших праздников.
Миша еще утром попросил, чтобы его одели в матроску. Но оказалось, что из матроски он уже вырос, и мама, чтобы не огорчать его, отпорола от старой матроски синий широкий воротник и пришила его к Мишиной новой курточке.
Сергея Михайловича она уговорила надеть фетровую шляпу, которая обычно лежала, слегка посыпанная табаком, в круглой коробке на шкафу. Сергей Михайлович больше любил свою поношенную, видавшую виды кепку. Но тут он не стал спорить и надел шляпу.
И вот наконец семья выбралась из дому.
Москва сверкала. Даже небо было светлое от огней.
Снегиревы прошли на Арбат, потом по бульварам на улицу Горького и дальше вниз — по направлению к Красной площади.
На каждом шагу неожиданно, словно в сказке, появлялось какое-нибудь светящееся чудо: то огромные звезды, то шатер из огней, то целая башня. По фасадам новых домов лились-переливались разноцветные огни.