Это случилось в тайге (сборник повестей)
Шрифт:
Пилот растерянно посмотрел на Анастасию Яковлевну и встретил ее ничего не выражающий взгляд.
— Кажется, кто-то идет? — спросил он неуверенно.
— Мне стыдно, — сказала Анастасия Яковлевна. — А вам?
Первым в самолет ввалился Ольхин, сбросил возле печки вязанку хвороста со спины, посмотрел на стоящего на коленях пилота.
— Богу молимся? Не поможет эта падлюка!
Его не удивило, и не обрадовало, что пилот встал, двигается.
— Дрова не разгораются, а я не могу согнуться, — пожаловался пилот.
— Ладно,
Иван Терентьевич опустил рядом с ольхинской свою вязанку. Вытянув из-под нее связывавший хворост трос, аккуратно смотал в кольцо и спрятал в карман.
— Петли ходили ставить, — сказал он, ни к кому не обращаясь. И спросил у пилота: — Я гляжу, дело на поправку пошло? Оклемался маленько?
— Встал вот кое-как, — сказал пилот.
— Это хорошо, — мертвым голосом похвалил Иван Терентьевич, проходя к своей подстилке из веток, Снял плащ, расстелил и, усевшись на него, стал разуваться, сетуя: — Все одно как без ничего, ноги насквозь мокрые.
Босиком он вернулся к печке, пристроил над ней носки и ботинки, прикурил. Вздохнув, переступил с ноги на ногу и направился назад, к плащу.
— Так-то… — лёг, закрыл глаза.
Ольхин следил за ним алым и в то же время насмешливым взглядом, — по его мнению, Ивану Терентьевичу следовало потрясти свои сетки, выдать что-нибудь. Обманувшись, он сплюнул на горячую печку и, сидя против раскрытой дверцы ее, запел вполголоса, как бы про себя, но косясь на Ивана Терентьевича:
А если выходили на повал, Нам начальник пайку выдавал И черпак шикарной баланды Из гнилой картошин и воды…На песенку не отреагировали — Иван Терентьевич явно решил зажать харч. Ольхин вторично плюнул на зашипевшую печку и, шаря взглядом по самолету, увидел Зорку. Цокнув языком, позвал:
— Иди сюда, псина, потолкуем! Может, меня мышей научишь ловить, еще одна специальность будет!
— И много их у тебя, специальностей? — не выдержал Иван Терентьевич.
Ольхин самодовольно ухмыльнулся;
— Одна, но правильная.
— Какая же?
— Скокарь.
— Это по какой части?
— По квартирной. Бесплатная, чистка от лишнего барахла в отсутствие хозяев. Для этого фрайера и существуют.
— Неужели вам нравится себя оскорблять? — удивилась Анастасия Яковлевна.
— Почему "оскорблять"?
— Но ведь по вашим же словам… вы — вор!
— Обязательно, — подтвердил Ольхин и снова запел:
Я вор, чародей, сын преступного мира…— И вы… вы, кажется, гордитесь этим? — совсем растерялась Анастасия Яковлевна.
— Точно, — согласился Ольхин.
— Какой ужас!
Ольхин,
— Наш разговор не забыли по этому вопросу? — Он помолчал. — И ведь живут такие — чужими руками. Я бы их самосудом — под корень.
Ольхин снова вызывающе рассмеялся.
— Чего-о? А если пасть порвут или кишки выпустят?
Он злился на Ивана Терентьевича, на учительницу, даже на пилота, почему-то считая их сытыми и благополучными, а себя незаслуженно обманутым, обойденным. Ему хотелось завести их, задеть. В первую очередь Заручьева. И он его завел.
— Мне? Такая, как ты, гнусь? — Иван Терентьевич приподнялся на локтях.
Ольхин сделал движение, будто хотел кинуться на Ивана Терентьевича, споткнулся о его взгляд, скрипнул зубами — и хрипло прорычал:
— Не бойсь, дядя шутит!
— Ну, пошути, пошути, — сказал Иван Терентьевич. — Повесели маленько.
Ольхин иронически фыркнул и, делая вид, будто разговор с людьми ему наскучил, снова привязался к собаке:
— Так что, пес-барбос, не хочешь ко мне идти? Точно, сытый голодному не товарищ, а ты на мышах отожрался, жирненький! Снять бы с тебя шкуру — ох, и котлеты бы получились! — парень приложил собранные щепотью пальцы ко рту и, отнимая, громко, плотоядно чмокнул.
— Неужели вы могли бы убить Зорку? — спросила Анастасия Яковлевна. И, помолчав, точно не решалась обидеть этим вопросом, добавила: — И съесть?
— Запросто! Хоть сейчас!
— По-моему, вы просто стараетесь Показаться хуже, чем в самом деде, — сказала Анастасия Яковлевна. — Думаете, наверное, что жестокость признак силы, да?
Ольхин промолчал, помешивая палочкой угли. Откуда было знать этой учительнице, что в местах заключения на Севере собачина ходила за лакомое блюдо, ели ее не от голодухи вовсе, для шика. Только ему почему-то вдруг захотелось, чтобы эта слепая, обычно немногоречивая женщина думала, что он действительно хлещется, наговаривает на себя. А впрочем, пусть думает что хочет! — решил Ольхин, пожимая в ответ на вопрос Анастасии Яковлевны плечами. Но задиристый, на пределе откровенной перебранки разговор помогал не так остро чувствовать голод, отвлечься. Фрайера, — а онзнал, что у них есть жратва, должна быть, — видимо, не собирались ни есть сами, ни тем более предлагать ему. Отнять или украсть он не мог, да и не хотел, пожалуй, — не те обстоятельства и не те люди. Оставалось одно: попытаться раздобыть жратву на стороне, утереть Фрайерам нос, доказать, каков он на деле, В аська-баламут, чего стоит…
— Спасибо гражданину Заручьеву, хоть растолковал, как зайцев ловить, а то глухарятина надоела, в глотку уже не лезет, — не смог он не съехидничать. — Придется поймать десяток-два ради смеха…
Ольхин прошел в корму самолета, разыскал там кусок тонкого троса. Свернув, сунул в печку, сверху накидал хвороста.
— Снег еще малой, ушкан как попало бегает, не набил троп. А на жировой след петлю ставить бесполезно, разве только осинку срубить до около нее две-три петли насторожить, — доброжелательно, будто не его вовсе заводил Ольхин, посоветовал Иван Терентьевич.