Этот бессмертный
Шрифт:
— Все еще работаю над ней.
— Ты говоришь это в течение последних двадцати лет. Я бы желал, чтобы ты поторопился и мне удалось бы прочесть ее.
— Я мог бы показать тебе несколько очень неплохих элегий, посвященных Лорелу, Джорджу, есть даже одна в честь Дос Сантоса. В моей картотеке скопились всевозможные безымянные — имя вставляется потом, для менее выдающихся личностей. А вот с твоей карточкой есть затруднения.
— С чего бы это?
— Я должен непрерывно обновлять ее: ты продолжаешь бодро и весело шагать по жизни, живешь,
— Не одобряешь?
— У большинства людей хватает такта полвека совершать поступки, а потом останавливаться на достигнутом. Сочинить элегию в их честь не составляет труда. Таких у меня полные шкафы. Но элегия, посвященная тебе, боюсь, будет сочинением, завершенным в последнюю минуту и с диссонансной концовкой. Я не люблю так работать. Предпочитаю обдумывать материал на протяжении многих лет, тщательно оценивать жизнь личности, и без давления. Вы, люди, проживающие жизнь, словно героическую балладу, тревожите меня. Мне кажется, что вы пытаетесь заставить меня написать эпическую поэму, а я для этого уже слишком стар. У меня иногда трясется голова.
— По-моему, ты несправедлив, — сказал я. — Другие сподобились прочесть элегии в свою честь, а я бы довольствовался даже парой хороших лимериков.
— Ну, у меня такое ощущение, что окончания работы над твоей уже не слишком долго ждать, — заметил он. — Я постараюсь вовремя прислать тебе экземпляр.
— О? Из какого же источника проистекает это ощущение?
— Кто может определить источник вдохновения?
— Ответь мне сам.
— Оно пришло ко мне, когда я предавался медитации. Я сочинял элегию для веганца — чисто для тренировки, конечно, и вдруг подумал: скоро закончу элегию греку.
Помолчав, он продолжил:
— Попробуй представить себе такую концепцию: ты состоишь из двух человек, и каждый из них выше другого.
— Это можно сделать, если я встану перед зеркалом и буду переминаться с ноги на ногу. У меня же одна нога укороченная. Итак, я представил себе такую концепцию. Что теперь?
— Ничего. Ты подходишь к этому делу как-то не так.
— Это культурная традиция, от которой мне так и не удалось избавиться. Вроде узлов и коней — гордиевых и троянских. Сам знаешь, мы, греки, — народ коварный.
Он молчал на протяжении следующих десяти шагов.
— Так дуб или мочало? [10] — спросил я его.
— Извини?
— Это загадка калликанзара. Выбирай.
— Дуб?
— Ты ошибся.
— А если бы я сказал «мочало»?
— Но-но, дается только один шанс. Правильный ответ тот, который угоден калликанзару. Ты проиграл.
— В этом кроется какой-то произвол.
— Таковы уж калликанзары. Это, скорее, греческая, чем восточная, хитрость. И к тому же менее коварная, потому что калликанзар, в общем-то, желает, чтобы ты проиграл, а от ответа часто зависит твоя жизнь.
10
Детская
— Это почему же?
— Спроси следующего калликанзара, которого встретишь, если представится возможность. Духи они недобрые.
Мы вышли к нужной улице и свернули.
— Почему ты вдруг снова озабочен действиями Радпола? — поинтересовался он. — Ты же давно уже отошел от них.
— Отошел я в нужное время и озабочен лишь тем, не активизируется ли он вновь, как в былые дни. Хасан так высоко ценится потому, что он всегда добивается требуемого результата, и я хочу знать, что для нас припасено.
— Ты беспокоишься, как бы они не выяснили, кто ты?
— Нет. Это может причинить некоторые неудобства, но отнюдь не фатальные.
Перед нами, тем временем, вырос «Ройяль», мы вошли и направились прямо в номер. Когда мы шли по коридору с мягким, как подушка, полом, Фил, в котором проснулась наблюдательность, заметил:
— Я снова служу «зеленой волной»?
— Можно сказать и так.
— Ладно. Один к десяти, что ты ничего не выяснишь.
— Не буду ловить тебя на слове. Вероятно, ты прав.
Я постучал в дверь из темного дерева.
— Приветик, — поздоровался я, когда она открылась.
— Входите, входите.
И мы вошли.
Мне потребовалось десять минут, чтобы свернуть разговор на пострадавшего бедуина, так как меня отвлекла своим появлением Рыжий Парик.
— Доброе утро, — поздоровалась она.
— Добрый вечер, — хмыкнул я.
— Что нового в Художественных Произведениях?
— Ничего.
— Памятниках?
— Ничего.
— Архивах?
— Ничего.
— Какая у вас интересная работа!
— О, ее чересчур разрекламировали и придали совершенно несвойственное ей очарование несколько романтиков из Отдела Информации. На самом-то деле мы всего-навсего откапываем, реставрируем и сохраняем те клочки и кусочки материальной культуры, что человечество оставило разбросанными где попало, по всей Земле.
— Что-то вроде мусорщиков культуры?
— Мм-да. Думается, это удачно сказано.
— Ну, а зачем?
— Что зачем?
— Зачем вы этим занимаетесь?
— Кто-то же должен, это все-таки мусор культурный. Потому-то его и стоит собирать. А я знаю свой мусор лучше, чем любой другой на Земле.
— Вы не только скромны, но и преданы своему делу. Это тоже хорошо.
— К тому же, когда я выдвинул свою кандидатуру на эту вакантную должность, выбирать было особенно не из кого, и я знал, где припрятано многое из этого мусора.
Она вручила мне бокал, пригубила из своего и, отпив половину, спросила:
— Они действительно по-прежнему здесь?