Этот мир не для нежных

Райнеш Евгения

Пора было получать от жизни заслуженные дивиденды. Геннадий Леонтьевич собрал чертежи с разработкой вечного двигателя и на перекладных подался в столицу. Об этом своем отважном путешествии он потом рассказывал кому-то из соседей: «Председатель банка научных идей в Москве сказал мне: «Если тебе такой двигатель сделать, тебя в порошок сотрут. Только за то, что Нобелевскому комитету тебе нечем будет выплачивать».

На что изобретатель ответил, что он уже истёрт в порошок, и попросил токарный станок. Станок ему не дали, и вечный двигатель до поры до времени невоплощённой идеей лёг на дальнюю полку.

Но надежду устроить свою старость Геннадий Леонтьевич

не оставил. Он судорожно продолжал искать то, что позволит ему не думать о низменном, материальном, предлагал везде, где только можно, свои чертежи и схемы. Так он попал в одно управление логистики, куда принесена им была разработка принципа шагающего транспорта. В здание он проник, и к Главному в кабинет просочился, и даже успел разложить на столе свои чертежи, из которых было понятно, что принцип можно применить, где угодно — от велосипеда до вездехода.

Главный тяжело вздыхал, посматривал то на дверь, то на часы, затем тоскливо произнёс:

— А готовое что-нибудь есть? Саму машину продемонстрировать можете?

Сам транспорт Геннадий Леонтьевич продемонстрировать, конечно, не мог, но заверил Главного, что коэффициент полезного действия при использовании этого принципа увеличивается на семьдесят пять процентов. Но только разговор стал приобретать интересное направление, как на пороге кабинета показались охранники. За их спинами маячило смертельно перепуганное лицо секретарши, мимо которой, занятой телефонным разговором, удалось проскользнуть Геннадию Леонтьевичу. Вывели его вежливо, он и опомниться не успел, как оказался на улице, всё с теми же чертежами в руках, а один из охранников шепнул, уходя: «Ты, батя, не к тому зашел. А теперь тебя уже вообще не пустят».

Очередной крен судьба дала, когда он в очередном гараже, куда его пустил сердобольный сторож-алкоголик, работал над моделью ранцевого вертолета. Геннадий Леонтьевич, разложив замусоленные листы ватмана прямо на грязном полу, вычерчивал линии, которые должны были соединиться в бесконечности идеальным принципом красоты, гармонии и движения, когда в гараж вошли трое. Это были наркоманы, он сразу понял, так как повидал за свою длинную жизнь все пороки людские в полном их тоскливом разнообразии. Глаза у них бегали, а движения были полны уже не сдерживаемой ярости.

— Где деньги, старпёр? — глухо спросил один из них, самый рослый, лохматый, неприлично красивый и молодой.

— Какие у меня деньги? — привычно ответил изобретатель. — Я даже папиросы себе уже не покупаю от бедности.

Эти трое его, казалось, не слышали. Клокотала в них подчинённость не правилам, установленными другими людьми, а внутренней страсти, и страсть эта была знакома изобретателю Геннадию Леонтьевичу, который их всех — алкоголиков и наркоманов — очень даже жалел.

— Деньги! — Повторил лохматый с сальными волосами до плеч и схватил большой молоток, лежавший на одной из гаражных полок.

Изобретатель пожал плечами, понимая, что отвечать что-либо совершенно бессмысленно. Тогда они накинулись на него. Разом, все вместе, как слаженная стая хищников. Только в отличие от строгой логики стаи, выпестованной инстинктом и временем, движения этих были объединены какой-то страшной случайной необходимостью, в корне отличающейся от допустимо понятной жажды выжить.

Самый приземистый и уродливый с искаженным от ярости лицом с разбега, прыжком, с ноги ударил Геннадия Леонтьевича под старческие, уже и так не очень державшие изобретателя колени. Он упал прямо на разложенные листы ватмана, в глубине разума четко понимая, что должен закрыть чертежи

собой. Это происходило с ним не в первый раз, и Геннадий Леонтьевич боли, конечно, боялся, но уже тупо, сонно, подчиняясь главному инстинкту — выжить. Просто остаться живым. В этом порыве он, сгруппировавшись, пытался закрыть те части тела, которые отвечали за его земное существование. Наркоши пинали его несколько секунд, стервенея от процесса, входили в опьяняющий раж, повторяя, с упорством заезженных пластинок: «Где деньги?», затем сквозь разливающуюся по телу боль, Геннадий Леонтьевич уловил иное, смертельно пугающее движение. Красивый лохматый поднял молоток, и с искаженным внутренним приказом лицом опустил его с силой на многострадальную голову изобретателя. «Шишкой больше, шишкой меньше», — пыталось спастись сознание от ужаса непоправимого, и изобретатель ушел в пустую темноту одновременно с диким скрежетом пронизывающей невыносимой боли.

Они бросили его в гараже, прямо на уже бесполезных чертежах ранцевого вертолета, залитых кровью, затоптанных грязными подошвами. Может, эти наркоманы и поживились в нищем гараже, даже наверняка они что-то взяли, Геннадию Леонтьевичу это было неизвестно. Он даже не знал о том, что всё-таки, движимый инстинктом выживания, выполз из гаража на улицу. Хотя Геннадий Леонтьевич твёрдо знал, что в этот момент случился его фатум, и он должен был прямо здесь и сейчас закончить свое земное существование. И временами ему казалось, что он на самом деле и умер там, на предрассветной улице, сквозь кровь, запекшуюся на опухших веках, с трудом ловя последнее для него чудо рассвета.

Наверное, сознание всё-таки возвращалось временами к нему, потому что уже потом, много позже, он помнил, как в тумане выплывал голос: «Вот где я тебя нашел, Отшельник. Хорош, брат, хорош. Ничего не скажешь».

Хозяин Пихтовки заметил его там, на улице. Зачем Фарс проходил там — по делу или мимо, никто не знает, да никому и не интересно. На своей, кажется, машине отвез в больницу, навещать, конечно, не появлялся, но когда Геннадия Леонтьевича воскресили, подлатали и выписали, отвез к себе в посёлок.

— Так и будешь молчать? — единственное, что по пути в Пихтовку спросил. Непонятно, конечно, что к чему, но так как Геннадий Леонтьевич и тут промолчал, видимо, какой-то смысл в словах Фарса имелся.

А там, в поселке уже, просто счастье случилось: изобретателю дали домик-развалюху и токарный станок. И много ещё самых разных инструментов.

Так Геннадий Леонтьевич остался в поселке лесорубов.

Хоть и слыл он тут сумасшедшим, и старались с ним лишний раз не связываться. Но, тем не менее, весь посёлок, например, жил за счет электричества, которое исправно и бесперебойно поставлял генератор. Его Геннадий Леонтьевич соорудил из старого тракторного двигателя и чего-то ещё. Составляющие агрегата он тщательно скрывал, но, похоже, что-то в плане вечного двигателя ему соорудить удалось. Электричество в поселке не выключалось никогда. Ни во время бурь, ни во время снегопадов, ни днем, ни ночью.

***

Это была одинокая задумчивая фигура со связкой дров на крутом склоне. Живописная седая борода, валенки в солнечном октябре, интеллигентные очки — самый, что ни на есть образ деревенского самородка. Всю эту конструкцию классически завершал допотопный пилотный шлем с большими защитными очками на лбу. Две пары очков пускали солнечных зайчиков в два раза больше, от этого старичок казался практически светоносным существом, генерирующим собственное, внутреннее светило.