Этот мир не для нежных

Райнеш Евгения

Он вдруг насторожился, подошёл к окну. Вглядываясь в белое морозное марево, на которое сложно долго смотреть без того, чтобы на глаза не навернулись слёзы. Но слёз у Геннадия Леонтьевича уже давно не было. Он просто пристально всматривался в то, что происходило по ту сторону жизни. Наконец вздохнул тяжело и произнёс:

— И... Сана, кажется, у нас скоро опять будут гости.

***

— Вот же б**дь!

Светка неловко зацепилась старым разношенным пимом за корягу, не видимую под снегом, и чуть не упала. Непроизвольно

схватилась одной рукой за шершавый ствол соседнего дерева, другой придержала разбухший, уже огромный живот, который на встряску немедленно ответил бурным волнением.

— Да тише ты, шелопунь, — ворчливо-ласково сказала Светка разбушевавшемуся чреву. — Вот увидишь эту долбанную жизнь наяву, ещё обратно захочешь. Ага, завоешь ещё: «Мама, роди меня обратно»...

Громоздкая мохнатая доха до пят в любом случае смягчила бы удар, но Светка испугалась возможности падения иррациональным глубинным страхом. Не за себя, за нерождённое дитя. Будущая мать постояла пару минут, опираясь на спасительный ствол, тяжело дышала, успокаиваясь. Затем пнула легонько корягу и пошла вразвалку, толстозадой гусыней по накатанному зимнику к проглядывающим сквозь тёмные паучьи ветви домишкам. Добиралась сюда долго, устала. Уже еле передвигала ноги, и без того отёкшие под внезапно набранным весом. Добрела до поляны, опять остановилась передохнуть. До жилых избёнок, сбившихся в углу лесосеки, рукой подать. Где-то печь топится, по низу запах прогорающих дров идёт, тянется к горизонту шлейф дыма из труб.

— Сосной топят, — поджала губы Светка. — Копоти много и ельником несёт, смолой... Для дыхалки полный п***ц.

Она покачала головой и направилась к светящейся избе, в которой каким-то древним крестьянским чутьём узнала «барскую». И крестьянами-то даже её родителей с трудом можно было назвать, и хозяйство было с гулькин нос, и училась Светка в райцентре на швею-мотористку, а вот властелина над всеми этими угодьями признала сразу.

Не успела она подняться на крыльцо, как дверь отворилась, он стал в проёме — высокий, статный. Красивый, хотя на Светкин вкус всё-таки староват. Стоит и молчит. Только внимательно так на Светку смотрит. Никак не могла вспомнить его имя... Хотя фамилия вот на слуху, не русская фамилия... Как же его там?

— Здравствуйте! — она почти повисла на перилах крыльца, так устала. И живот вниз потянуло, казалось, вот прямо здесь и сейчас родит.

Он не стал рассыпаться в приветствиях, кивнул холодно и свысока:

— Чего тебе?

Светка в тот момент испугалась его взгляда. Тёмные-тёмные глаза, в которые могли ввернуться воронкой и она, Светка со своим восьмимесячным пузом, и изба эта, и все остальные избы, и окружающая тайга с вековечными соснами, которыми они совершенно зря здесь топили, и всё, всё, что можно было только себе представить, могло затянуть в воронку этих глаз. А ведь никто никогда её в трусости обвинить не мог. А вот же — испугалась. Ей стало неловко перед лицом величия, которое опрокинулось на неё со всей нечеловеческой мощью. За свою жаркую, но потрепанную доху, за огромный,

безобразно выпирающий живот, за щёки — оплывшие, с беременными коричневыми пятнами.

— Я...

Вырвался какой-то невразумительный писк. Светка закашлялась, барин без всяких эмоций ждал, когда она снова заговорит. В дом не пригласил.

— Лёша мой.., — наконец прочистила горло, торопливо и почему-то жалобно загомонила. — Ушел устраиваться на лесосеку и пропал. Лёша Усманов... Высокий, рыжий такой. Весной ушел ещё.

— Это тот, который сбежал, когда ты ему о том, что ребёнка ждешь, сообщила? — на лице властного красавца проступила брезгливость. Светке же, чем дальше, тем больше, хотелось смотреть на него, не отрываясь, припасть к руке, дотронуться и не отпускать. Она услышала его слова сквозь нарастающее обожание, которое уже затмевало даже цель, с которой она сюда тащилась где на попутных машинах, а где — пешком из самой Гавриловки.

— Да не, не сбежал, — не отрывая восхищенных глаз от его прекрасного лица, произнесла Светка. Ей стало уже совсем неловко, потому что по факту выходит: Лёшка, козёл безрогий, действительно, натворил дел и сбежал. На дальнюю лесосеку. — Он на заработки к вам подался. Дядя Витя говорил, что платите вы тут вовремя. Лёшка и подался...

— Ну, подался, так подался, — красавец не стал спорить. Кажется, ему было всё равно. Только кивнул куда-то за угол избы:

— Там посмотри. Если найдёшь, забирай!

Повернулся спиной и скрылся в доме. Светка немного очумело уставилась на захлопнувшуюся дверь. Как только хозяин лесосеки скрылся с глаз, его магическое очарование стало понемногу испаряться. В душу опускалась пустота, вслед за ней начинала тонко саднить какая-то тревога. Словно случилось или вот-вот случится что-то нехорошее. Даже неугомонное чрево притихло, не билось круглыми пятками в рёбра, не ворочалось, как обычно, с нетерпеливым весельем.

— Ну, вот как-то так...

Произнесла Светка вслух от растерянности и посмотрела в указанную сторону. Что там, на той стороне двора может быть?

Ни звука не доносится.

Тихо.

Нет за углом никого.

Зачем он сказал ей посмотреть там?

Светка отпустила перила, за которые судорожно хваталась, пока шёл весь этот краткий диалог, и как-то даже холодея от предчувствия, осторожно перебирая распухшими, токсикозными ногами, отправилась по скользкой, едва натоптанной в сугробах тропинке в другую часть двора. Несмотря на тягучее и удушливое напряжение, которым тянуло оттуда.

Прямо на снегу, закрывая весь двор своими маленькими телами, сидели нахохлившиеся птицы. Обречённые, молчаливые, их было много, они были разные. И все смотрели на Светку. Очень внимательно. Ноги подкосились, она всплеснула руками и то ли упала, то ли села прямо на холодный, чистый снег.

И словно за последнюю надежду, проваливаясь в нереальный, чудовищный мир, уцепилась за чей-то взгляд. Кто-то ещё смотрел на неё...

КОНЕЦ.