Евангелие от Джимми
Шрифт:
— Церковь святого Михаила, — отрывисто бросает она мне, — угол 86-й Ист и Йорк-авеню.
Ссутулившись, втянув голову в плечи — хоть я и за тонированным стеклом, — еду в сторону Ист-Ривер. Надеюсь, хоть не на ее собственную свадьбу я ее везу… Я жалко улыбаюсь этой мысли, и на сердце почему-то вдруг теплеет. Жизнь продолжается без меня, и это хорошо. Главное сейчас — услышать в последний раз ее голос из динамика на приборном щитке. Уйти с миром, принять наконец наш разрыв как данность, только одним глазком взглянуть на ее жизнь без меня и пожелать ей заслуженного счастья. Не оставлять за собой ни обид, ни сожалений, ни тщетных надежд.
— Да, Синди, это Эмма, я получила твое сообщение. Нет, не сегодня, я же говорила, я не могу. Что? Да нет, но ведь сегодня суббота.
Шелестит в динамике ее вздох. Я прибавляю громкость, жадно ловлю щелчок зажигалки, прерывисто-свистящий выдох — так она всегда расслабляется после первой затяжки. В зеркальце мне видна только тень за тонированным стеклом, но я столько раз прокручивал в голове ее движения, с тех пор как мы расстались, что знаю их наизусть.
— Да-да, я слушаю.
Горло перехватывает от ее нервного голоса. Судя по всему, у нее так ничего и не изменилось. Проблемы в редакции, авралы перед сдачей номеров и мужчины ее жизни, отвлекающие от работы… Я кручу ручки кондиционера, пытаюсь разладить систему вентиляции, чтобы вдохнуть у себя на переднем сиденье ее воздух. И мне это удается, циркуляция приносит слабый запах ее духов — амбровый, цветочный, льдистый. Я закрываю глаза. Сзади гудят, и этот звук возвращает меня к действительности: нельзя спать за рулем.
— Какой рецепт? Ты еще и роешься в моем столе? Говорю тебе, я прекрасно себя чувствую! У Тома депрессия, и я попросила выписать мне транквилизаторы, чтобы никто об этом не знал, вот и все: ему светит место в прокуратуре, сама понимаешь, его досье должно быть чистым… Ну конечно, я тебе доверяю, не в этом дело! Послушай, Синди, я предложила тебе одиннадцать тем для сентябрьского номера, его сдавать через неделю, а ты мне еще ничего не заказала… Гнусно так со мной поступать только потому, что я сказала тебе «нет»! Прекрати, я не обвиняю тебя в домогательствах, плевать мне на это, мне нужна моя работа, и я буду помалкивать, ты это знаешь, так что кончай, черт возьми, свои фокусы! Можешь перетрахать хоть всю редакцию, но будь ты человеком! Я тебя прошу, унижаюсь, чего тебе еще надо? Конечно, я разослала резюме! Если бы меня пригласило другое издание, думаешь, я стала бы перед тобой пресмыкаться? Закажи мне тему, черт тебя дери! Ладно, хорошо, в восемь у тебя. Вы не могли бы побыстрее? — срывается она на крик, наклоняясь к стеклянной перегородке и не замечая микрофона в подлокотнике.
Я киваю и жму на педаль газа. Ее мобильный звонит, она отвечает, извиняется, прости, Том, выехала час назад, везде пробки, буду сию минуту. Щелкает замочек сумочки. Она подправляет макияж, утирает злые слезы, надломившие ее голос. Мне самому впору заплакать, как, оказывается, мало изменилась ее жизнь. Я надеялся, что после меня с работой у нее все наладится, помехой-то по ее словам был я. Тогда, при мне, у нее был другой главный редактор, пьющий, но славный малый, он давал ей полную свободу и сколько угодно времени для работы над своими темами, а проблема была в ней: она говорила, ей не хватает собранности, чтобы засесть за статью, выложиться по полной она может, только взявшись за дело в последнюю минуту… О политической книге, которую она вынашивала десять лет и каждый месяц в одну из наших воскресных встреч зачитывала мне первую главу, от раза к разу переписывая заново, нечего и говорить, вряд ли дело далеко продвинулось. Я сосредотачиваюсь на дорожных знаках: одностороннее движение, объезд… Ужасно видеть, что без меня ей не стало лучше. Нет, нельзя уходить от того, кого любишь, ради его блага. Но уже слишком поздно. И я сам виноват, опять опростоволосился. Подойди я к ней на улице, просто так, без всяких дурацких уловок, она бы сказала мне, мол, все прекрасно, я счастлива, ты тоже, вот и славно, нам с тобой было очень хорошо вместе, это останется лучшим воспоминанием, ну пока, созвонимся. И я ушел бы к неведомому,
Я мигаю фарами, подъезжая к церкви святого Михаила; ее красят, перед лесами позирует фотографу свадьба. Высокий блондин, тот самый, что открыл мне, когда я позвонил в ее дверь, облаченный в белый смокинг, машет ей, свирепо хмурясь. Она бежит, прижимается к нему, чтобы попасть в кадр слева от новобрачных, с застывшей улыбкой смотрит в объектив. Я жду и, только когда она «отмирает» и аплодирует вместе с остальными гостями, скрепя сердце уезжаю. Такой я теперь ее запомню — раздраженно отвернувшейся от блондина, который шепотом ее отчитывает. Уж если мне с ней не быть, я бы радовался, зная, что кому-то другому достается та лучезарная нежность, которую я в ней так любил. Но, видно, у их романа другой сюжет. Не это, наверное, нужно двоим, чтобы вместе состариться.
По-прежнему с «Тойотой» на хвосте я заезжаю в бар за Педро, который скучает за стаканом томатного сока, и мы возвращаемся в отель. Он спрашивает меня: ну как? Хорошо, отвечаю я. Теперь я готов. Да, готов покинуть эту жизнь, в которой мне нет больше места. Уверен, что оставлю лишь ненужную пустоту, которая очень быстро затянется в сердце Эммы. Если уже не затянулась. Молитва останется единственной нитью, связывающей меня с ней, единственной возможностью ей помочь, и не первая пришедшая на ум молитва. Не отчаянная надежда повернуть время вспять, не память о былой гармонии, которую я упорно храню как резон, чтобы нам снова быть вместе… Нет, молитва истинная. Бескорыстная, безвозмездная, бесплотная. Быть может, такой молитве меня сумеют научить в горах.
Я поднимаюсь в свой номер, снимаю с двери табличку «Просьба не беспокоить». От Ким — ничего. Звоню в номер 4139 — никто не отвечает. Нет, не могу поверить, что моя адвокатша своими требованиями провалила переговоры. Что со мной будет, если они откажутся от меня? Ее мобильный стоит на автоответчике. Оставляю вполне нейтральное сообщение: я у себя в номере, жду тебя, вот и все.
Закатное солнце прорисовывает аркады в облаках. Я стараюсь больше не думать об Эмме — или хотя бы думать о ней по-другому. Желать ей счастья без меня. Я больше не прошу, чтобы она вернулась, — нет, пусть уходит, как можно дальше, по тому пути, который выбрала. Новый стиль, настоящие журналистские расследования, политические баталии, книга, ребенок… Равновесие. Возможно, в моей власти влиять на события так же, как я смог воздействовать на состояние здоровья?
Я сажусь на пол, зажмурившись, представляю себе церковную паперть, где я только что ее покинул, мысленно восстанавливаю события, атмосферу — и пытаюсь внести коррективы. Я уезжаю оттуда с Эммой и Томом, мирю их в машине, я у них дома, и пусть они даже займутся любовью, если ей будет хорошо, и пусть Том мечтает о том же, о чем мечтает она, прошу, пусть его депрессия окажется только страхом перед бесплодием, тем же страхом, который всегда скрывал от нее я, и эти наши страхи, мой и его, я собираю вместе и давлю в сжатых кулаках, чтобы рухнули все преграды и вырвалась на свободу жизнь, которая должна расцвести в Эмме благодаря ему, я сам себя клонирую в их ребенке, у которого будет настоящая семья, светлое детство, счастливая судьба свободного человека…
Меня будит звонок. Я лежу на полу, свернувшись калачиком. Темно. Встаю, ощупью добредаю до двери. Вижу перед собой Ким. На языке вертятся вопросы: чем закончилось совещание, почему у нее такое растерянное лицо… Но она, не дав мне открыть рта, сует под нос магнитную карточку, вталкивает меня внутрь и запирает дверь. Три буквы — ФБР, а под ними ее фотография, имя, фамилия, звание. Я поднимаю на нее глаза, еще не веря.
— Да. Все липа, с самого начала. Мне поручили одновременно обеспечить твою безопасность и создать условия. Ночь с тобой я провела не по заданию — это единственное смягчающее обстоятельство для меня в твоих глазах. И это причина, по которой меня с задания сняли. Причина — или предлог.