Евгений Шварц. Хроника жизни
Шрифт:
Гаянэ Николаевна чувствовала, что теряет мужа. Во всё время их замужества она не хотела иметь детей. Боялась перерыва в актерской карьере. Теперь она решила забеременеть, чтобы удержать мужа. Но было уже поздно.
«10 января 1929 года.
Пожалуйста, не сердись на меня, Катюша. Я сегодня целый день один, а я от этого отвык. Почему и пишу. Отчего у тебя по телефону такой сердитый голос? Отчего бы обо мне не вспомнила ни разу за весь день. Отчего я дурак?
Я ездил сегодня в Детское Село. Это, Катюша, отвратительно. В вагоне пахло карболкой, молочницы ругали евреев, за окошками снег. Думал все время о тебе. Обдумывал тебя до последней пуговицы. Меня теперь ничем не удивить. Я мог бы написать пятьсот вариаций на тему — Екатерина
В Детском Селе все знакомо и враждебно с давних пор. А теперь враждебно особенно.
Катюша, по телефону ты меня всегда ненавидишь. Почему так трудно говорить по телефону? Я тоже не умею.
Маршак живет в голубом доме на Московском шоссе. Во всех детскосельских квартирах ужасно тонкие стены. Кажется, что обои наклеены на картон или фанеру. Живут люди временно, кровати какие-то детские, столы какие-то кухонные.
Разговоры у нас были деловые и до крайности утомительные. Маршак очень живой и энергичный человек. Но, по непонятным причинам, живость его действует на меня утомляюще. Его стремление расшевелить меня, заставить меня работать вызывает у меня бессознательный протест. Воображение начинает цепляться за что угодно: за фотографию на столе, за пятно на стене, за шум во дворе. Он говорит, а я пропускаю мимо ушей. Наконец он кричит:
— Женя! Женя!
Как будто будит меня. (Он знает мою способность засыпать во время дел). Я отрываюсь от мыслей о том, как выпилена ножка стола, или о том, как хорошо на юге. И мы работаем. Катюша, мне надоело делать не то, что хочется! Мне хочется с тобой поговорить. Писать. Поцеловать тебя. А беспокоиться о «Еже» я не хочу! Но Маршак будит, окликает, толкает, и я с трудом переключаюсь на «Еж». Так проходит день.
Маршак провожает меня на вокзал. По бокам шоссе в тоненьких домах живут люди. У одних стирка — в кухне висит бельё. У других ещё не убрана ёлка. У третьих на стене картины Штрука. А мы с Маршаком идем, а ветер дует, а собаки обижаются. Маршак дает мне последние наставления, а я думаю — вот если бы я в этом доме жил, что было бы, или в этом, или в том. Я слышу Маршака, как ветер или шум автомобиля, но он в темноте не замечает и не будит меня.
На поезд я едва успел. В вагонах пахнет карболкой. Молочниц нет. За окном чернота, снегу не видно. Я сажусь у окна — начинаю обдумывать тебя, Катюша. Я тебя люблю. Прости, что я все это пишу тебе. Но от того, что я сегодня один, меня преследуют мрачные мысли. Если нельзя поговорить с тобой, я хоть напишу. Если день пропал, то пусть хоть здесь останется от него что-то.
Сейчас очень поздно. Я не знаю — что ты делаешь? Ты спишь? Ты читаешь? Ты разговариваешь? Катюша, ты не знаешь, что я пишу тебе письмо? А я пишу. У меня очень тихо. Еще тише, чем в Детском Селе на улице. Пока я пишу, я все время думаю о тебе, и мне, наконец, начинает казаться, что я не один.
Со мной в трамвае ехал полный господин в путейском пальто. Он все беспокоился. Он кричал:
— Нина? Ты две станции взяла?
— Две, две.
— А билеты у тебя?
— У меня, у меня.
— Нина! Нина! Иди сюда, стань рядом со мной.
Я смотрел и думал: вот судьба неизвестно зачем столкнула меня с неизвестным, черноглазым, полным господином, и я его запомню. Я еду, скучаю и беспокоюсь без тебя, а он едет, озирается своими сумасшедшими глазами и беспокоится вообще. И это 10 января 1929 года. И где-то образовываются какие-то события. А у тебя новое платье. А я тебя люблю. Вот у меня какие глубокие мысли бывают в трамваях.
Катюша милая, я написал длиннейшее письмо, и все о себе. Это потому, что я избаловался. Я привык говорить с тобой. Не забывай меня, пожалуйста, никогда. Мне без тебя невозможно. Я целый день чувствовал, что ничего хорошего сегодня не будет, что тебя я не увижу, что зачем-то пропадает хороший четверг. Ведь ещё ничего? Еще все хорошо? Еще мы будем вместе? Это просто сейчас, пока сегодня, десятого, в четверг — я один. А мы ещё увидимся? Целую тебя крепко, моя девочка, мы ещё увидимся».
И 12 февраля Екатерина Ивановна ушла от мужа.
Дела литературные
В
В 1931 году был издан сборник критических статей, посвященный детской литературе, в котором подводились некоторые итоги работы Детского отдела ГИЗа. В том числе и — Шварца.
А. Бармин в очерке «Веселая книжка» отмечал, что «Е. Шварц разрабатывает комический раешный сказ, который позволяет создать большие фабульные произведения и вбирает любой материал. Детям близка форма веселого фольклора, благодаря близко стоящим каламбурным рифмам и подвижности говорных интонаций:
«Что такое за сигнал! Я такого не видал, Спятили на линии — Красное да синие!» Вылез обер, Глянул — обмер: «Что же это значит — Сигнал по ветру скачет!»Тон раешника, лукавые интонации, обличающие лично-заинтересованное отношение рассказчика к происходящему, говорит о больших агитационных возможностях раешного жанра».
Б. Бухштаб в очерке «Стихи для детей» как бы продолжал мысль коллеги: Шварца «привлекает не песенный, а театрально-сказовый фольклор. Он преимущественно разрабатывает «раешник» — форму, особенно легко вбирающую фразеологию и интонации живой речи». И приводит пример из «Двух друзей», который уже цитировался здесь.
А Иг. Зубковский «заприметил» «Карту с приключениями», «где Е. Шварц в образной, занимательной форме знакомит ребят с различными эпизодами классовой борьбы, с положением угнетенных классов за рубежом. Краткость, живость и увлекательность — несомненное достоинство зарисовок Е. Шварца. Почему бы не рассказать такими же приемами о весенней посевной». Ну, что ж, — и рассказали. И не только о посевной, но и уборочной, и на все прочие случаи жизни страны. В том числе и Шварц.
Еще об одной литературной (драматургической) работе Шварца можно узнать только из нескольких строк его письма к Екатерине Ивановне. Больше нигде и никогда он не вспоминал об этой пьесе. «Милая моя девочка, скоро я пойду к тебе, — писал он ей в больницу в воскресение, 4 февраля 1929 года, не зная, пустят ли его к ней или нет; поэтому описывал свою жизнь в этот день без неё. — Я не знаю, как пройдет наша сегодняшняя встреча. Тебе, наверное, очень больно, тебе трудно будет разговаривать со мной. Бедная моя Катюша, о чем бы я ни начинал думать — все возвращается к твоему животику. Потерпи, моя худенькая, завтра тебе будет легче, наверное… Поцеловать-то тебя мне позволит Ольга Николаевна? Я ни разу ещё за это время не заснул без тебя. Я вспоминаю твою мордочку рядом, всю тебя, вспоминаю потом, что ты есть, что я обязательно ещё буду с тобой. Я скучаю и люблю рассказывать тебе все, что со мною было днём. Сегодня во сне я все время бежал в больницу и опаздывал. Дорогой мой, мягкий мой песик, мне все время кажется, что ты очень меня ругаешь, когда тебе больно. Но потом ты простишь меня? Ведь я тебя люблю больше всех…