Евгений Шварц. Хроника жизни

Биневич Евгений Михайлович

«31 мая. 16-я репетиция. Работали 2-й акт. Весело. Первый далеко ещё не готов, но налажен полностью».

«5 июня. Вчера вечером 20-я репетиция. Женские сцены. Идет у Охитиной, у Уваровой. Неясно с Пугачевой, не могу добиться мягкости и легкости. Слабо пока у Черкасова. Утром сегодня 21-я репетиция. Шварц дает новые стихи Маршака. Волнует радио. Автомобиля не будет в этот раз. Я придумал кое-что другое, но не знаю ещё, хорошо ли это. Возможно, пьесу придется отложить до будущего сезона. Брянцев же вообще утешил, что спектакль ещё могут зарезать на просмотре. А я очень верю в этот спектакль».

«13 июня. 28 репетиция. Прогнал всё. Не играли лишь последнюю картину, остальное пытаемсяиграть. Выходит ещё немногое. Вечером первый

раз на станках, а затем останутся две репетиции. В них надо доделать последнюю картину и что можно в ролях».

«14 июня. 29 репетиция. Работали с 7 до 12. Неожиданно вялым показался первыйакт, за исключением конца, который здорово сыграл Полицеймако. Крайне смело, «работая на трубе». Появились живые нотки у Черкасова. Танцы, песенка и фокусы идут у него великолепно. «Цитаты» много хуже. Но вообще второйакт вчера оказался гораздо занимательнее первого. Уварова очень хороша. Хорош будет и 3-й акт, конец (милиционеры на крыше) и радио. Самый финал ещё не разрешен. Декорации в полном смысле «нейтральные», художник (к счастью) «отсутствует»».

К концу репетиций стал появляться Шварц. «18 июня. 33-я репетиция. Накануне автор принес частушки (очень милые) и конферанс к фокусам (легкий и довольно остроумный). Частушки поют Маркелова и Берта Волохонская — хорошо, особенно последняя. Ей же поручил чтение «Оркестра» перед 3 актом.

Сегодня прогнали 1-й и 3-й акты. Присутствие Шварца и Гаккеля очень сковывало актеров. Они жали и были явно смущены. И тем не менее, действие идет. Полезно даже иногда ставить такие мешающие рогатки».

«23 июня. Вчера открытая генеральная репетиция прошла с большим успехом и совершенно без накладок. В заседании Худсовета после просмотра развернулся весьма оживленный диспут. Одни (Дрейден, Мазинг, Подминский) признают спектакль и со стороны формальной и со стороны идеологической. Они указывают ряд маленьких недочетов, но в целом говорят об «Ундервуде», как о блестящем, интересном спектакле. Другие (Ромм, Канатчикова), признавая формальные достоинства вещи, настаивают на прежних своих сомнениях: мистика, жуть, мачеха и проч. Отдельно глупости говорит Дальский… А в общем, прием положительный, а принимая во внимание зрительный зал, отличный.

Главное — собственное мнение. Я доволен большею частью спектакля. При выпуске премьеры осенью надо остановиться главным образом на 1-й картине 3-го акта. Здесь нужны сокращенияи доработка роли Любашевского. Необходимо доделатьроли Черкасова в словесной её части.

УспокоитьПугачеву.

УточнитьУварову и Полицеймако.

РазвитьЧиркова.

М. б. чуть облегчитьдевочек.

Добиться полного совпадения реплик текстовых и музыкальных со светом.Добавить и увеличитьколичественно сцены драк и погоньобязательно».

А спектакль, даже на этой незавершенной стадии, удостоился печатного отклика. «Увлекательный «детский детектив», построенный Е. Шварцем на обычной сказочной конструкции, был встречен на общественном просмотре спектакля общим одобрением, — сообщал читателям Владимир Гранат. — «Ундервуд» открывает новый период в работе театра — период современной детской сказки, совсем не похожей на наше традиционное представление о сказочном жанре».

16 апреля 1929 года у Гаянэ Николаевны родилась дочь Наташа. Но и этим она уже не смогла удержать Евгения Львовича. Через два месяца он окончательно ушел к Екатерине Ивановне. С великим трудом они получили две комнаты на Литейном проспекте. Тогда для писателей построили новый дом на Троицкой улице, и наиболее «маститые» въезжали туда. А оставшаяся от них жилплощадь отдавалась другим, менее маститым, писателям.

— Теперь

я понимаю, что сильнее всего в моей жизни была любовь. Влюбленность. Любовь к Милочке определила детство и юность. Первый брак был несчастным потому, что домашние яды выжгли, выели любовь из моей жизни. Но вот я стал искать, придумывать влюбленность. Притворяться. Пока в 1928 году не встретился с Катей, и кончились неистовые будни моей семейной жизни. Снова любовь, не слабее первой, наполнила жизнь. И я чудом ушел из дому. И стал строить новый. И новее всего для меня стало счастье в любви. Я спешил домой, не веря себе. До тех дней я боялся дома, а тут стал любить его. Убегать домой, а не из дому. Я не знал, куда заведет меня жизнь. Как и прежде, пальцем не хотел шевельнуть. Куда везут, туда и везут. Только теперь все представлялось другим. Поезд переменился. Написал и почувствовал, как неверно рассказываю. Всё время выбирал я одно из двух, всё время пробирался своей дорогой на свой лад, а в те дни равнодушной минуты не случалось. Я не сделал бы ни шагу, чтобы выгадать или завоевать. Не по благородству, а из честолюбия. И самолюбия. Из страха боли. И писал немного. Потому что жил. Все имело смысл…

За счастье новой жизни приходилось платить — переносить тяжелые дни постоянных Катиных болезней. Не легче, а с каждым днём тяжелее становились отношения со старым домом. Трудно было каждое посещение дочки, а отказаться от них не мог. С каждым днём я все больше привязывался к ней. И как теперь понимаю, я не убегал от расплаты. Не уклонялся. В декабре 29 года Катюша очень тяжело заболела. Сил нет рассказать, как и почему. И я, как теперь вижу, принял этот удар добросовестно, расплачивался по мере сил. Ладно, об этом хватит. Все равно я с ужасом вспоминаю о тех днях и ночах. Какая там добросовестность! Всякое несчастье прежде всего безобразно.

А Гаянэ Николаевна рассказывала, что она все узнала «в июле 29-го. У него уже тогда была Катя. Мы выяснили отношения, и в октябре он окончательно ушел. Все его вещички я выбросила ему в окно. Через год Наташа заболела тяжелой формой скарлатины. Даже доктор-волшебник признал свою беспомощность. Женя переживал ужасно. Он никогда не был верующим или чем-то ещё в этом роде, но здесь он считал, что это возмездие ему за то, что он бросил дочь. Он уговаривал меня прогнать мужа (я довольно быстро вышла замуж), чтобы он мог вернуться в семью и тем искупить свою вину».

— Любовь моя к Наташе росла вместе с ней. Любовь к дочери пронизывала всю мою жизнь, вплеталась в сны. Летом, приехав в Песочную, где Ганя снимала дачу, я разговаривал с Исхуги Романовной, когда вдруг услышал звон бубенчиков. Я оглянулся. Это Наташа старалась обратить на себя внимание. Она трясла лакированные, новые вожжи с бубенцами, висевшие в углу кровати. Я их ещё не видел. Когда я обернулся, Наташа показала мне свою новую игрушку и улыбнулась застенчиво. Когда немного погодя пошел я к дверям, чтобы прихлопнуть их плотнее, Наташа горестно вскрикнула и чуть не заплакала. Она думала, что я ухожу. Так я занял место в её жизни. Уже прочно. Мы уходили с ней гулять на речку, разглядывали с узенького пешеходного мостика бегущую воду. Говорил все я, а Наташа только требовала объяснений, указывая пальцем. Сама высказывалась редко. Только однажды, когда мы вышли на улицу после дождя, она показала на лужу, покачала головой и сказала укоризненно: «Ай, ай, ай!» За прошлый год пережили мы много. Наташа болела скарлатиной, и я не отходил от неё. И после болезни радовалась она всякий раз, когда я появлялся. Во время болезни она вдруг заговорила. И стала называть меня «папа», а потом — «батька». Старуха няня, стоя с Наташей у окна, сказала: «Вон твой батька идет», и Наташе это новое прозвище почему-то очень пришлось по душе. Итак, мы очень сблизились с дочкой за зиму… Вместе с любовью к дочке росло у меня вечное беспокойство за неё. Но вот ещё издали слышу я её, и наконец вижу в садике белое её платьице. Я окликаю Наташу. Она замирает, выпрямившись, как будто мой зов испугал её, а затем бросается мне навстречу, повисает у меня на шее…