Эвис: Повелитель Ненастья
Шрифт:
Рассмотрев «мои» рисунки и обойдя давно пустующее здание, мастер попытался было предложить «кое-что улучшить». При этом посмеивался в душе. Но наткнулся на мой бешеный взгляд и сложился в поясном поклоне, после чего очень осторожно поинтересовался, когда бы я хотел, чтобы артель приступила к работе.
— Чем быстрее — тем лучше! — рявкнул я. Потом заставил его изучить рисунки и начал добиваться понимания каждого обозначения. А когда счел, что мужик, вспотевший от усердия и страха, действительно понял, что от него требуется, выдал денег на закупку материалов и отправил по лавкам.
— Болтлив, считает себя самым умным, а всех вокруг — неумехами… —
Я пожал плечами:
— Мои объяснения ты слышал. Добейся, чтобы все было сделано именно так!
— Добьюсь, арр! — пообещал воин, и я, еще раз оглядев помещение, ушел домой. Одеваться.
Вэйлька и Найта оказались уже готовы — сидели, закрыв глаза, в гостиной моей спальни, причем с такими одухотворенными лицами, что я не смог не поинтересоваться у Амси, чем же они таким заняты, что не обращают на меня внимания.
— Слушают вчерашнее «Восхваление Ати». Только так, как оно могло бы звучать, если бы Найта, Майра и Ивица пели в сопровождении оркестра и мужского хора из мира моих создателей.
Естественно, я заинтересовался. Поэтому уселся в ближайшее кресло, закрыл глаза, услышал знакомый легкий шелест, с которым волны набегают на берег, и недоуменно нахмурился, решив, что хозяйка пляжного домика что-то перепутала. Но уже через десяток ударов сердца, не столько услышав, сколько почувствовав, как в этот шелест постепенно вплетаются дуновения легкого ветерка, представил себя на берегу ночного моря.
Ощущение, которое создавало вступление, постепенно настраивало на правильный лад и словно очищало душу перед свиданием с чудом. Поэтому каждый звук, от робкого теньканья первой проснувшейся пичужки и до басовитого гудения какого-то жука, заставлял трепетать от предвкушения.
Когда к этим звукам добавилось пение, я, честно говоря, не понял. Просто в какой-то момент почувствовал легкий холодок, пробежавший по спине. Затем сглотнул подступивший к горлу комок и сообразил, что непонятно, когда появившееся ритмичное дрожание воздуха, плавно набирающее мощь и заставляющее сердце колотиться все быстрее и быстрее — это голоса. Того самого мужского хора, о котором говорила Амси!
Я прислушался к нему. Душой. И принял его ею же — каждая нота, которую они дарили приближающемуся рассвету, звучала именно тогда, когда требовалось. И именно так, как хотелось.
Потом звук стал становиться плотнее и насыщеннее — в пение хора влились совершенно незнакомые, но невероятно красиво звучащие инструменты. И, в тот самый миг, когда душа была разорваться от Ожидания, запели женщины. Сначала Ивица, а затем и Найта с Майрой.
С этого мгновения я не слышал пение, а жил им. Поэтому не только видел, но и чувствовал каждый миг пробуждения мира: восторженно вдыхал утреннюю прохладу могучей грудью океана, радующегося скорому восходу Ати, и вместе с жаворонком, взлетевшим к светлеющему небу, оглашал окрестности ликующей трелью. Легким ветерком взъерошивал лепестки полевых цветов, только-только начинающих просыпаться, и вместе с еле-еле стоящим на ногах олененком осторожно разглядывал черными бусинками глаз буйное море разнотравья, постепенно обретающее цвет. С тихой радостью отражал лучи поднимающегося светила снежными шапками гор, теряющимися среди звезд, и крохотной ящеркой взбирался на камень, еще не успевший согреться. Поэтому шелест волны, набежавшей на берег, а затем
Сколько времени я потрясенно молчал после того, как открыл глаза — не скажу, ибо не знаю. Помню только, что заставить себя высказать Амси все, что я думаю о том, что она сделала с песней, оказалось безумно сложно, так как не находилось слов, которые могли бы передать мое восхищение. Но когда взгляд, блуждающий по комнате, наткнулся на оплавленную мерную свечу, и память услужливо напомнила о том, что надо было сделать в течение дня, я повернул голову к камере и склонил голову в знак уважения:
— Это было потрясающе…
…Воспоминания о Чуде продолжали рвать душу даже после того, как я вскочил в седло Черныша и подъехал к распахнутым воротам. Поэтому я запрокинул голову к хмурому зимнему небу, дождался, пока холодные снежинки остудят пылающее лицо, и лишь после этого подобрал оба Дара. Окружающий мир почувствовал не сразу. Но когда услышал все сознания на несколько перестрелов вокруг, то выбросил из головы все лишние мысли и сосредоточился на чужих эмоциях. И, не обнаружив ни единого признака опасности, подал коня вперед. Дарующие поехали следом, постепенно «врастая» в мое сознание и помогая превратиться в одну душу с тремя телами. И возвращая меня к нормальному восприятию жизни.
По дороге к лавке мэтра Колина мы не обменялись и парой слов — не было необходимости. Да и после того, как я выяснил, кто торгует самыми качественными музыкальными инструментами, продолжали молчать, ибо ощущали каждую рождающуюся в нас эмоцию во всех ее оттенках. Правда, выехав на улицу Долгого Эха и увидев вывеску, изображающую дайру, скрещенную со свирелью, почувствовали, что одного молчания становится маловато. Поэтому рассмеялись. Мы с Вэйлькой. А Найта, забившая все эмоции своим предвкушением, виновато вздохнула.
— Да ладно тебе, сестричка, все нормально! — успокоила ее младшая Дарующая. — Мы совсем не против разделить твое желание насладиться игрой на винарре! Тем более что ты не одна такая «громкая». Скажем, когда Алька…
— Какая, в Бездну, Алька?! — возмутилась старшая. — Когда ты… хм… думаешь о Нейле, о нем… хм… думают все!
— Не все, а только те, с кем я делюсь своими эмоциями! — «оскорбленно» уточнила Вэйлька, а потом весело засмеялась: — А так как я делюсь ими только с его любимыми женщинами, они на меня не обижаются.
— Спасительница! — воскликнул я, с ужасом представив себе тот вариант, о котором подумала меньшица. Потом осадил Черныша перед искомым крыльцом, спрыгнул на заляпанные грязью ступени, набросил повод на вбитый в стену дома крюк, отошел чуть в сторону и помог спешиться своим дамам…
…Несмотря на невзрачный внешний вид, внутри лавка мэтра Тивилла выглядела неплохо. Только радовала глаз в основном внешним видом идеально отполированных и красиво залакированных инструментов. А вот запахи, пропитавшие не такое уж и большое помещение, заставляли морщиться — в нем пахло клеем, лаками, деревом и, почему-то, пылью! Вэйльке эти удушливые «ароматы» тоже не понравились, зато Найта, втянув затрепетавшими ноздрями тяжелый дух, заулыбалась и мигом растеряла всю величественность походки и жестов — метнулась к полированному ящику, стоявшему неподалеку, откинула какую-то крышку, пробежала пальчиками по клавишам и недовольно поморщилась: